Достоевский во Франции. Защита и прославление русского гения, 1942–2021

И однако же все сходятся на том, что в поэтике Достоевского единственный вызывающий симпатию способ обогащения — игра. Она наименьшее из зол, поскольку в меньшей степени способствует деградации, в отличие от накопительства или преступной наживы. Но тут мнения исследователей расходятся: Катто относит выигрыши наравне с полученным наследством (еще один повторяющийся мотив Достоевского, и, как правило, речь идет о баснословных суммах) — к категории денег, свалившихся с небес. Однако Олливье обращает внимание на сложную систему, разработанную героем романа «Игрок». Игра — это не просто воля случая. Это стратегия.

Катто считает Достоевского наивным в экономическом плане[410], в качестве доказательства приводя в пример утопические картины общества без денег, которые рисуются в «Сне смешного человека» или в «золотом веке» Версилова. Олливье же рассматривает Достоевского как пусть и бывшего, но социалиста и, несмотря на консерватизм его последних лет, убежденного антикапиталиста. В своей статье она указывает на то, что по одним текстам Достоевского, даже не прибегая к документальным источникам, можно проследить современное ему развитие капитализма в России, признаки медленного наступления которого становятся важными мотивами в его текстах: появление железных дорог, отмена крепостного права. Кроме того, материальный мир его произведений осязаем: мы знаем, кто сколько получает и что сколько стоит. Уже начиная с «Зимних заметок о летних впечатлениях» Достоевский развивает антикапиталистическую тему, вокруг которой впоследствии строятся большие романы: критика капиталистического общества Англии, анализ социально-экономической ситуации во Франции, ужас перед французским буржуа и его мечтой сколотить состояние, будучи честным человеком[411]

. Добавим, что в «Дневнике писателя» Достоевский, безусловно, развивает социальную, политическую и экономическую рефлексию. И разумеется, не будем забывать о предпринимательской деятельности Достоевского, управлявшего журналами «Время» и «Эпоха». Все это свидетельствует во всяком случае о развитом экономическом мышлении.

Тема денег связана у Достоевского и с мессианским пафосом внутри дискурса «Россия и Запад»: вслед за французским буржуа вспомним тут и «немецкий способ» обогащения — систематическое накопление, отвращение и презрение к которому часто высказывает Достоевский. Аддад отмечает, что эта позиция сопровождается и антисемитизмом: хоть и далеко не все ростовщики у Достоевского обязательно евреи, так или иначе происходит перенос этого термина на всех, в ком писатель видит экономическую угрозу России[412]. Олливье, рассуждающая об апокалиптическом видении капиталистических процессов, также отмечает, что Достоевский возлагает особую миссию по спасению мира с помощью русского духа, чья особенность раскрывается в том числе в связи с рулеткой, в самом принципе которой Достоевскому видится нечто родственное, свойственное русскому человеку, антикапиталисту по природе

[413].

Безусловно, во вселенной Достоевского важно эротическое измерение денег. Речь идет не только о том, с каким сладострастьем герои проматывают крупные суммы. Сами деньги эротизированы до той степени, когда они перестают быть равными себе. Аддад ставит в центр своего рассуждения образ пропавшей, исчезнувшей, недостающей пачки денег, вожделенной, желанной, приковывающей взгляды. Она сравнивает две таких пачки. Первая — это те сто тысяч, которые в ходе торговли Настасьей Филипповной она сама же бросает в камин. Пачка обернута в «Биржевые ведомости», и речь о ней идет не как о деньгах, скорее даже как о чем угодно, кроме денег. Окружающие смотрят на несгораемую, невредимую, неопалимую пачку в огне со священным ужасом и благоговением. Ганя, бледный, не сводит с нее глаз. Когда пламя касается пачки, все в ужасе кричат: «Горит! горит!» словно речь идет о человеческой жертве. При этом деньги максимально отчуждены, и доказательство тому — тот факт, что Достоевский больше эти сто тысяч не вспоминает[414]

. Инверсию этой ситуации находим в «Братьях Карамазовых»: дело вновь в пачке денег, но теперь в пачке пропавшей, отсутствующей (ср. название одной из глав романа: «Денег не было. Грабежа не было»). Сцена, когда Смердяков показывает Ивану ту самую пачку денег, насыщена деталями: то, как выглядит пачка и как Смердяков достает ее из кармана — квазиэротический процесс. Но и эти деньги не имеют значения: ни Смердякову, ни Ивану, ни даже суду они не нужны. Итак, деньги никогда не важны сами по себе: они то сгорают, то пропадают. «Хорошие деньги» — лишь те, что в ходу[415].

Вместе с тем деньги у Достоевского выступают как эквивалент творчества. Писательское ремесло монетизируется, хоть и с трудом. Однако выполненная работа равна авансу и гонорару. В этом смысле Аддад имеет в виду еще одну пачку: пачку листов, исписанных Аркадием Долгоруким. Мечтая стать Ротшильдом, Аркадий мечтает о столь же отчужденных деньгах, с какими мы имеем дело в «Идиоте» и в «Братьях Карамазовых»: