Достоевский во Франции. Защита и прославление русского гения, 1942–2021

и полагает далее, что сделка с совестью скорее всего типично русская черта. Вместе с тем Фрейд, наследуя позитивистскому детерминизму XIX века, остается чужд поиску свободы, на который делает ставку русский писатель. В этой медикалистской перспективе свободная воля — не более чем иллюзия, которой поддался Достоевский. Отсюда и упрек в том, что тот, предаваясь исканию свободы, в конечном счете подчиняется Богу и Государю, то есть государственному и религиозному авторитету, двум инстанциям, с которыми устанавливаются отношения, равноценные отношениям «сын — отец».

Следует отметить, что «Достоевский и отцеубийство» — самый знаменитый психоаналитический текст об игре, при том, что роман «Игрок» в нем даже не упоминается. Фрейд подходит к вопросу о симптоме игрока с точки зрения эдипова комплекса. Он опрокидывает перспективу, сделав игру, по крайней мере в отношении Достоевского, необходимостью наказания отца через судьбу, которая, по мнению Фрейда, всего лишь более поздняя проекция отца. С другой стороны, патологическая страсть к игре напрямую связана с творческим процессом, который запускается лишь тогда, когда все проиграно, когда деньги обретают нулевую степень капитализации.

Во Франции тема патологической игры на деньги получила развитие в прикладном психоанализе, который, по справедливому замечанию известного психоаналитика А. Грина, высказанному в предисловии к сборнику статей «Психоанализ и литература», заключается в

психоаналитических интерпретациях произведений искусства и литературы, которые, обладая своей спецификой, вовсе не претендуют на исчерпывающий характер или последнее слово в литературной критике[433]

.

Вместе с тем, подчеркивая, что литературу и психоанализ во Франции связывает давняя традиция, необходимо не упускать из виду, что работы Фрейда по литературе, включая знаменитое эссе о «Беспокойной странности» (L’ inquiétante étrangeté)[434], а также этюд о «Братьях Карамазовых», образуют своего рода фундамент психоаналитического литературоведения.

Психоаналитическое прочтение романа «Игрок» предлагает Д. Фернандес, писатель, эссеист, член Французской академии, автор книги «Древо до самых корней: Психоанализ и творчество» (1972) и изобретатель термина и метода психобиографии. Исходя из дорогого Сент-Бёву постулата («каково дерево, таковы и плоды»), согласно которому понять произведение возможно не иначе как пролив свет на личность автора, психобиограф исследует раннее детство человека и его первичное семейное окружение, чтобы обнаружить «бессознательную личность»[435]

. В 1973 году Фернандес пишет предисловие к роману «Игрок», выпущенному издательством «Галлимар» в той же серии «Folio», что и «Братья Карамазовы» с предисловием Фрейда. Не отходя от постулатов Фрейда, нашедшего объяснение и смысл этой пагубной страсти к игре в новелле С. Цвейга «Двадцать четыре часа из жизни женщины», Фернандес, рассматривая садомазохистскую любовь главного героя к Полине, обращает внимание читателя на столь характерный для Достоевского иррациональный, абсурдный характер любви, когда страсть находит утоление в убийстве, что позволяет автору предисловия прийти к заключению, что «Игрок» является «бесценным свидетельством „философии“ великого писателя», а также «резервуаром и суммой всех идей Достоевского»[436].

Появление двух психоаналитических прочтений романов Достоевского в массовой серии такого авторитетного издательства, как «Галлимар», способствовало укреплению связи между двумя первооткрывателями сферы бессознательного, каковыми в восприятии французов стали Достоевский и Фрейд. Таким образом, наряду со статьей Фрейда роман «Игрок» по сей день остается важным источником для анализа различных видов патологической зависимости. Практикующие психоаналитики, психологи и психиатры часто обращаются в своих теоретических работах к литературным произведениям, в частности к роману Достоевского — для изучения проблематики игры у своих пациентов.

Так, психиатр-психоаналитик А. Эйгер в статье «Достоевский, убийца или игрок»[437], отталкиваясь от эссе Фрейда и квалифицируя его как слишком личное по отношению к русскому писателю, сосредотачивает внимание на теме перверсии, оговариваясь при этом, что личность и творчество Достоевского трудно рассматривать только в этом направлении. Тема патологической игры вызывает реакции разного рода, но с клинической точки зрения ее можно рассматривать как моральную перверсию, ставя в один ряд с такими «нарциссически-перверсивными фигурами», как «моральные мазохисты, клептоманы, пироманы, самозванцы, мошенники и интриганы»[438].