Достоевский во Франции. Защита и прославление русского гения, 1942–2021

Даже у рядового читателя, худо-бедно знакомого с последним романом Достоевского, такого рода пассажи могут вызвать не только недоумение, но и определенного рода сочувствие к именитой французской исследовательнице, которая, поставив перед собой задачу рассказать об одном из самых известных произведений мировой литературы, безбожно перевирает текст, путается в сюжетных линиях, выдает сиюминутные соображения за истинные положения мысли русского писателя. Однако истинная проблема «Достоевского» Кристевой не в этих частностях, людям свойственно ошибаться в деталях. Наверное, это лишнее, но напомним, что Лиза сама прищемляет себе палец, и это происходит после того, как Алеша «связался со школьниками», когда «злой мальчик» укусил его, — словом, если в этой истории и есть «фаллические страсти», то между мальчиками, Лиза тут ни при чем. Истина в том, что образ злой девочки в «Братьях Карамазовых» на самом деле чрезвычайно сложен, возможно это один из самых патологических персонажей Достоевского[159], но превращать ее заодно в выразительницу хронического антисемитизма автора, тем более представлять последний как предвосхищение Холокоста, значит действительно не ведать, что еще сказать.

Главное — именно в кричащем несоответствии понятийного аппарата фикционального психоанализа тем твердям и хлябям «внутреннего опыта» русского писателя, на которых действительно зиждется его литература. Сказанное не значит, что понятия эротизма или антисемитизма чужды опыту Достоевского: они требуют действительно ответственного опыта критического чтения в контексте политических, социальных, религиозных, философских, аффективных трансформаций, которые переживались Россией в пореформенную эпоху, когда отнюдь не отдельный индивид (как мужчина, так и женщина), подверженный тем или иным индивидуальным болезням, а именно человек — в метафизическом смысле — был превращен в поле битвы, где идеал Мадонны бился с искусом Содома. Словом, в противовес сомнительным умозаключениям Кристевой о роли пола в формировании персонажей Достоевского приведем в заключение этой главы суждение одного из самых глубоких знатоков русской философии:

Узловой точкой встречи и развития всех проблем, явленных в семье Карамазовых, является пол, но понятый не в его эмпирии, а в его метафизике. Карамазовская сила есть сила пола, который является источником творческой энергии, жажды жизни[160].

Творчество Достоевского заключает в себе не столько панацею от современной пандемии, какие бы формы ни принимала последняя, сколько неисчерпаемый родник здорового упражнения мысли, придающий силы тому, кто хочет его действительно изведать, идти на битву против того, что есть.

Вряд ли книга Кристевой может рассматриваться как прославление «русского гения»: речь идет скорее о защите собственного доброго имени через представление биографии, мировоззрения и текстов архисложного автора, творения которого заключают в себе слишком широкое видение человека для того, чтобы постичь его с помощью метода литературного психоанализа и тех наваждений, сомнений и самомнений, что волнуют сознание исследовательницы и на деле препятствуют культуре здоровой критики и вразумительного литературоведения.

Часть вторая

Компаративные эскизы

Глава первая

В ПОИСКАХ ИСТИНЫ ВОГЮЭ, или ЛИТЕРАТУРА И ГЕОПОЛИТИКА ПРОТИВ ФИЛОЛОГИИ

Хорошо известно, что точкой отсчета в знакомстве французского читателя с произведениями Достоевского является книга де Вогюэ «Русский роман» (1886). Вслед за Вогюэ и чаще всего против его трактовок во Франции сформировалась плодотворная и разнородная интеллектуальная традиция писательской критики, смысл и значение которой определяется, среди прочих факторов, своеобразным сценическим характером: писателю в отклике на творчество другого писателя важно не только продемонстрировать собственную оригинальность, но и устроить сцену предшественнику, переиграть его в интеллектуальных импровизациях. При этом писателя менее всего интересует буква текста, от которого отталкивается толкование: гораздо важнее сказать свое слово. В этом, например, откровенно признавался своим слушателям Андре Жид в лекциях, посвященных творчеству Достоевского:

Вы, я думаю, поняли также (о чем я говорил вам с самого начала), что Достоевский часто является здесь для меня только предлогом высказать мои собственные мысли[161].