Достоевский во Франции. Защита и прославление русского гения, 1942–2021

На этом основании можно утверждать, считает Саррот, что между творчеством Достоевского и произведениями Кафки, которые пытаются ему противопоставить, существует совершенно явная, очевидная связь, поскольку у героев Кафки можно увидеть то же самое желание контакта:

Если бы кто-нибудь захотел узнать, какая именно точка в творчестве Достоевского стала для Кафки своеобразным «пунктом отправления», пунктом «старта», то нашел бы он его, без сомнения, в тех самых «Записках из подполья» […][258]

.

Точно такая же связь прослеживается и между романами Достоевского и Пруста:

Вполне возможно, светский снобизм Пруста, который с упорством маниакального наваждения накладывает отпечаток на всех его персонажей, есть не что иное, как разновидность той же самой навязчивой потребности в проникновении, в слиянии. Но только возникшей и насаждаемой на совершенно иной почве, в парижском обществе, утонченном и придерживающемся строго определенных формальностей, существовавшем в Сен-Жерменском предместье в начале нашего века[259]

.

Саррот, таким образом, опровергая мнение о тупиковости психологического романа, восстанавливает его линию развития, казавшуюся сплошным разрывом. Естественно, Саррот судит о вещах с позиции своего времени и своих эстетических воззрений. Поэтому для нее, как было отмечено, художественные средства, к которым прибегал Достоевский, чтобы показать подспудные психические движения, были весьма просты, примитивны. Правда, при этом она писательским чутьем угадывает, что, избери Достоевский другую манеру письма, он бы больше потерял, чем выиграл, ибо уделял бы больше внимания мелочам и утратил бы свою оригинальность и «поэтическую мощь».

Определяя позицию Саррот по отношению к Достоевскому, важно принимать во внимание уже отмеченную особенность восприятия его творчества во Франции, которая состоит в том, что большую роль в формировании восприятия русского автора сыграли писатели. Естественно, писательское восприятие имеет свою специфику: оно во многом задано личностной творческой стратегией, а творчество иного автора зачастую становится предлогом для выражения собственных мыслей.

Эстетические взгляды Саррот, порожденные изменениями, происшедшими в художественном мышлении XX века, во многом определили особенности трактовки ею творческого наследия русского писателя. Начиная с первого своего произведения — книги «Тропизмы» — Саррот и в художественных, и в теоретических текстах, провозглашая «эру подозрения» к традиционным формам литературы, последовательно развивала мысль о необходимости пересмотреть сложившиеся принципы художественного постижения действительности, привычные подходы к оценке эстетических явлений. Основным объектом ее внимания становятся глубинные универсальные общечеловеческие основания психики, которые она называет «тропизмами».

«Тропизмы» для Саррот — своего рода знаки, отсылающие к внутренним проявлениям психики, происходящим на уровне подсознания и представляющим собой «необъяснимые, невыразимые душевные движения и действия», которые «лежат в основе наших жестов, нашей речи, в основе выказываемых нами чувств»[260]

. По сути, для нее это то, что Достоевский называл «подпольем».

В лекции «Роман и реальность», прочитанной в Лозаннском университете в 1959 году, Саррот говорит, что знакомство с Достоевским для нее открывает новый этап, поскольку он «впервые показал не поддающиеся определению чувства, состояния, которые не укладываются ни в одну из известных категорий, состояния, о которых обычно говорят как о „сумеречных“ (crepusculaires)»[261]. Саррот вспоминает, как после написания первой книги задавалась вопросом, имеет ли ее произведение какое-либо значение (une portée générale[262]) для других, и как уверилась в том, что оно касается всех, после того как прочитала следующий пассаж из рассказа «Скверный анекдот» Достоевского: