Дотянуться до престола

Петр решительно растолкал охрану и встал впереди стрельцов. Рядом тут же вырос Василий.

– Царь… Надежа-царь… – прошелестело в толпе, и все разом опустились на колени.

– Встаньте, люди доблые, – скомандовал царь, – и сказывайте, чего плосите.

Он уже не старался подделывать свою речь под детскую, лишь слегка картавил: ведь «официально» ему было пока лишь шесть лет. Поэтому он немного смягчал «р», словно добавлял в произношение французский акцент. Мужики поднялись, и чернобородый с поклоном ответил:

– Батюшка, вовсе нам жизни не стало. Уж так-то тяжко было в разрушное время, а все лучше, чем ноне. Вестимо ж, без соли и еды нет, с нею и рыбу с мясом на зиму готовим, и овощи всякие. А тут бояре уж такие подати соляные ввели заместо стрелецкой и ямской деньги… И солюшку-то, кормилицу нашу, купить неподъемно стало. В несносном ярме мы, обхудали вконец, и как до следующей весны протянуть, не ведаем. Да и у купцов торговлишка зачахла, и служилый люд стонет… Не осердись, государь, на моление наше, всем миром тебя просим – прикажи все по-старому возвернуть.

– Врешь! – в гневе вскричал Шереметев, брызгая слюной. – Соляная пошлина невелика совсем!

– Невелика?! – взвился чернобородый. – Аль не ты на ней, боярин, добреешь, покамест мы жилы надрываем?!

– Ах ты…

«Соляной бунт! – мысленно ахнул Петр. – Но как же? Ведь он должен быть лет через тридцать с лишним…

Выходит, история настолько ускорилась из-за того, что я со шведами и поляками мир приказал заключить раньше? Матерь Божья, какие еще сюрпризы меня ждут?!»

Он решительно топнул ножкой.

– Хватит! Федол Иваныч, ступай в калету. А ты… как звать тебя?

– Платошкой, царь-батюшка.

– Платон, а фамилия?

– Из сельца Гусево мы, милостивец.

– Слушай меня, Платон Гусев. Обещаюсь во всем лазоблаться и сделать, как для налода лучше. А тепелича ступайте с Богом.

По толпе пробежал уважительный шепоток. Гусев обернулся к соратникам, словно спрашивая совета, – со всех сторон ему утвердительно кивали мужики.

– Добро, государь. Мы рабы твои верные, как велишь, так и сделаем. Только ж и ты слово свое не нарушь.

Сев в карету, Петр отрезал:

– Плоясни все, Федол Иваныч, да виновных накажи.

– Накажу, батюшка, накажу, – усмехнулся в усы Шереметев.

Едва приехав в Теремной дворец, Петр велел позвать к себе Воротынского.

– Ну-ка, сказывай, Иван Михалыч, как народ живет-поживает?

– Дык ведь по-всякому, батюшка, – развел руками боярин. – Кто с утра до ночи пашет, так вроде и неплохо живет.

Филимон, сидевший за столом в углу комнаты и все тщательно записывающий, тихо крякнул.

– Про что ж мне мужички на дороге баяли? Мол, соляную подать бояре ввели и последние жилы из народа тянут? Сядь-ка, Иван Михалыч, да сказывай все по порядку.

Воротынский поклонился, степенно опустился в «мамкино» кресло и кивнул:

– Твоя правда, батюшка. Что до подати соляной, то она сильно по торговому люду да по мужикам бьет. Дык а что делать, деньга-то казне надобна.

– Они там, на дороге, еще сказывали, мол, бояре с подати той жиреют?

– Так ведь кто как, – пожал плечами Иван Михайлович. – Которые и впрямь, а иным одни убытки. Мне вот с нее никакого толку, соли-то у меня в волостях нету.

– А у кого есть?

– У Шереметева в Старой Руссе большой соляной промысел, у Телепнева тоже, у Строгановых, еще у кого-то, не вспомню уж. Вот они с той подати-то много-онько себе в торбы положили.

– Та-ак, – Петр сжал кулаки, – и кто ж тот умник, что удумал ее ввести?

– Дык ты ж и удумал, – удивился боярин. – Аль не с твово веленья Федор Иваныч ее учинил? Мол, царю-батюшке деньги надобны на школы да академии. На войны, опять же. Он сказывал, дескать, твой наказ сполняет.

Петр нахмурился, вспоминая. А ведь и верно! Года два назад, когда Шереметев в очередной раз объявил, что казна пуста, царь самолично явился к нему в кабинет требовать финансирования. Военные походы, реорганизация войска, наука, медицина, образование – за все нужно было платить. Боярин краснел, бледнел, но стоял на своем: денег нет, и все тут. Петр потерял терпение и, почти забыв о необходимости притворяться, отрезал:

– Найди, или ты больше не легент.