Дотянуться до престола

– Ты, поди, его давно не видывал. Он хотя и мал ростом, но умишком-то горазд. Не поверишь, порой как взрослый сказывает. А глянет, бывает, так мороз по коже. Вот и ныне, сдается мне, замыслил он что-то.

Гость почтительно молчал, и Шереметев пояснил:

– Ответ на прошение то, кое людишки по дороге с богомолья нам подали, не велел в Челобитный приказ посылать. Время-то идет, чернь волнуется, а он и ухом не ведет. Как бы худого не вышло…

– Могет, позабыл просто? Чего с мальца-то взять?

Но боярин решительно покачал головой.

– Сумлительно. Ты, Василь Григорьич, пошли своих людей на улицы, пущай послушают, что там да как. Авось и сыщут зачинщиков этой треклятой челобитной. Там какой-то Платошка Гусев впереди всех выступал, да токмо мелок он для такого дела. Кто-то повыше за ним стоять должон.

– Дык Охранная изба на что? Не ты ль ее учинил для сыску таких вот заговорщиков?

– Нет, им нонеча не могу довериться. Сам сыщи. А этих, из Охранной избы, я покамест придерживаю, так, на всякий случай. Не нравится мне, когда пригляд за нами есть.

Хлебнув холодного можжевелового сбитня, Телепнев вытер усы и степенно кивнул:

– Добро, Федор Иваныч, не тревожься. Коли целью задаться, так там мно-ого сведать можно.

– А еще не худо бы намекнуть смердам-то, что, мол, боярин Шереметев не виноватый в соляной подати. А мутит, дескать, всем этим Иван Михалыч Воротынский. И пущай скажут, чает он, мол, царя малолетнего потравить да свово сынка на его место поставить.

Думный дьяк с удивлением взглянул на собеседника.

– Воротынский? Чем он тебе не гож?

– Да чую, вперед меня в регенты рвется. Все с царенком шушукается, а бог его ведает, об чем. А ну как и впрямь возжелает на мое место? Мне, Василий Григорьич, неможно к Петруше слишком близко кого подпускать. И так вон пес его верный ни на шаг не отходит.

– Это кто ж таков?

Шереметев вздохнул и задумчиво погладил бороду.

– А? Да Васька этот, коего князь Пожарский к Петруше приставил, когда его в церкви Успения нашли.

– Помню, – кивнул Телепнев. – Что ж, Федор Иваныч, задумку твою я уразумел. Пошлю Алешку Власова с робятами его, вмиг все сведают про зачинщиков, ну и про вину Воротынского, само собой, не запамятуют. А теперича пойду, недосуг мне.

– Ступай, Василь Григорьич, ступай. Да Ефимке, братцу твому, не забудь про разрядные книги наказать. Пущай все сделает, как надобно: мол, деньги все шли на царевы забавы, а мы вовсе ни при чем. Сам ведаешь, мы с тобой по одной плашке ходим. Коли мне соляные промыслы в вину поставят, так и тебя не обойдут. Ты ж прибытку-то с пошлины не многим меньше мово имеешь.

Думный дьяк проницательным взглядом посмотрел в глаза Шереметеву. Да, намек весьма прозрачен: не спасет он боярина, так тот его самого погубит. Придется с ним одну лямку тянуть, а не то… Страшный человек.

Между тем толпы народа, доведенного до крайней нищеты новыми пошлинами, осаждали Челобитный приказ в ожидании ответа на свое прошение. Увы, безрезультатно.

– Подите отсель, – ворчал тучный низенький дьяк, – не до вас царю-батюшке.

– А до кого ж? – возмущались люди.

– Боярам пособить он завсегда готов, а мы последние рубахи до дыр сносили, дык и ниче?!

– Никуда не уйдем, покудова государь грамоту не пришлет!

Но день за днем их ждал один и тот же ответ: нет ответа.

– Небось, забыл об нас самодержец по малолетству своему, – вздыхали одни.

– Аль Шереметев задурил царю голову да наплевал на наши чаяния, – кипели другие.

Обстановка накалялась.

– Боярам лишь бы свою деньгу не упустить, а до народа и делов нету.

– Неча ждать, робята, надобно в Кремль-город идти!

– Пожечь дворы бояр!

– Погодьте, други, царь обещался ответить непременно.

– Окстись, Макарка, уж которую седмицу ждем. Истинно сказывают, обманули его бояре.

– Пишите, мужички, еще челобитную, отнесем лично государю.

– Айда в Теремной дворец!

На том и порешили. Сочинили второе прошение, Платон Гусев, высунув от напряжения кончик языка, аккуратно вывел придуманный текст на грамотке, и двинулись в Кремль. По дороге разъясняли свои требования каждому встречному – торговцам и стрельцам, чернецам и ремесленникам, – и в результате многие присоединились к мятежной толпе. Были здесь и дворяне, под шумок надеющиеся вернуть потерянные во время Смуты блага, и купцы, задушенные налогами, и обнищавшие посадские, и церковники, радеющие за «исконную богобоязненность», и оголодавшие мужики, и крепостные. Кто-то тащил хоругви и иконы, кто-то – колья и бердыши. Разномастная толпа, шумя и колыхаясь, неумолимо приближалась к царскому дворцу.

Шереметев решительно двигался анфиладой комнат, толстые щеки его подпрыгивали на каждом шагу. Позади него шли четверо перепуганных бояр, пара окольничих и дьяков, дворцовая стража, челядь. Тут и там в углах крестились дородные тетки в темных одеждах.

– Пресвятая Богородица, помилуй нас, грешных.

– Святые угодники, чего ж деется-то…

– Ты, Федор Иваныч, уж замирись с ними, – задыхаясь от непривычно быстрой ходьбы, увещевал Мстиславский. – Бунт ведь…

– Пустое, – отмахнулся Шереметев. – Бьют челом, эка невидаль.

– За архимандритом-то послали?