Довлатов и третья волна. Приливы и отмели

На пляже на Амурском заливе познакомился с молодой женщиной. Лежа рядом на песке, стал за ней ухаживать, пригласил на ужин. Она сказала:

– Когда я встану, вы о своем предложении пожалеете.

Она оказалась хромой.

Тем не менее он предложения не отменил, в ресторан сводил, а потом, чтобы ее не обидеть, переспал с ней. Но на этом свои заботы о ней не закончил. На другое утро через Брехмана нашел какого-то хирурга, тоже профессора, повел к нему хромоножку. Профессор ее осмотрел и пообещал сделать ей операцию и избавить от хромоты.

Проблема в том, что стремление к добру не всегда учитывало мнение объекта приложения не по возрасту избыточных сил Марка Александровича. Довлатову пришлось испытать это в полной мере. В «Новом американце» Поповский курировал рубрику, хорошо отвечавшую его социальному темпераменту: «Общественные проблемы». Но неформальное и главное его занятие несколько иное: он «курировал» самого Довлатова, сдерживая его необоснованные, опасные для газеты денежные порывы. По свидетельству Гениса, инициатором подобного шефства был Меттер. Если вспомнить Савельича, то можно не сомневаться, что к своим обязанностям Поповский отнесся серьезно. Довлатов ответил тем, чем умел. Впервые публициста Зарецкого мы встречаем в «Невидимой книге»:

Это был талантливый человек с дурным характером. При этом самоуверенный и грубый. Солидные годы и диссидентское прошлое возвышали Зарецкого над его молодыми коллегами.

С Мокером он просто не здоровался. Администратор для Зарецкого был низшим существом.

Разговаривая с Баскиным, он простодушно недоумевал:

– Так вы действительно увлекались хоккеем? Что же вы писали на эту странную тему? Если не ошибаюсь, там фигурируют гайки и клюшки?

– Не гайки, а шайбы, – мрачно поправлял его Эрик.

Зарецкий спрашивал Дроздова:

– Скажите, у вас есть хоть какие-нибудь моральные принципы? Самые минимальные? Предположим, вы могли бы донести на собственного отца? Ну, а за тысячу рублей? А за двадцать тысяч могли бы?

Дроздов отвечал:

– Не знаю. Не думаю. Вряд ли…

Ко мне Зарецкий относился чуть получше. Хотя, разумеется, презирал меня, как и всех остальных. Его редкие комплименты звучали примерно так:

– Я пробежал вашу статью. В ней упомянуты Толстой и Достоевский. Оказывается, вы читаете книги.

Выносили его с трудом. Но у Зарецкого была своя аудитория. За это старику многое прощалось.

Кроме того, он был прямой и честный грубиян. Далеко не худший тип российского интеллигента.

В 1986 году Довлатов переживал очередные сложные времена. Из письма Науму Сагаловскому от 14 июня 1986 года:

Я, может быть, писал тебе, что в трудную минуту ослабел и продал Половцу за 1000 долларов несуществующую повесть «Иностранка». Сейчас я эту повесть в испарине строчу. Получается невообразимая херня.

Ограниченность во времени привела к тому, что писатель вынужденно использовал устные заготовки, перенося их на бумагу. Историй о Марке Александровиче накопилось достаточно. И на страницах «Иностранки» снова появляется прямой и честный грубиян Зарецкий: