Довлатов и третья волна. Приливы и отмели

Укрываясь маской дерзкого, но в глубине души правоверного литератора, Поповский годами собирал материалы для своих главных книг, которые невозможно было издать в советских условиях, вел образ жизни конспиратора и заговорщика, правдами и неправдами получая доступ к самым секретным источникам, черпая из них якобы лишь косвенные штрихи и детали для своих официальных книг. Кто-то, может быть, назовет это «двойной жизнью» или «опасной игрой», а самые целомудренные читатели, возможно, усмотрят здесь и долю лицемерия, но так или иначе – лишь благодаря уму, ловкости, бесстрашию или хитрости Поповского (называйте это как угодно) в нашем распоряжении многие подлинные и неопровержимые свидетельства, которые хранились, что называется, за семью печатями и казались советским властям навеки похороненными… На этих документах построена лучшая книга Марка Поповского – «Дело академика Вавилова».

Не стоит переоценивать щедрые джеймс-бондовские эпитеты (ум, ловкость, хитрость). По воспоминаниям современников, Марк Александрович отличался как раз обратными человеческими качествами: болезненной прямотой в высказывании своего мнения в лицо тем, кто в этом не нуждался, политической напористостью, излишней открытостью. Владимир Войнович в интереснейших мемуарах «Автопортрет: роман моей жизни» рассказывает о своем давнем знакомстве с Поповским. В конце правления Хрущёва в Министерстве обороны родилась мысль о необходимости здоровой милитаризации советских мастеров пера. Писателям предложили встряхнуться, встать из-за письменных столов, расправить плечи и пройти двухмесячную военную переподготовку. Войновичу выпал жребий освежить военные навыки на Дальнем Востоке. Вместе с ним отправился и Марк Поповский. Войнович вспоминал те дни без излишней ностальгии:

С Поповским мне было поначалу интересно, потом я его терпел, потом он стал меня раздражать тем, что мало пил, говорил глупости, громко смеялся и слишком любил порядок.

Вечерами, когда мы возвращались в гостиницу из ресторана или из гостей, я швырял свои брюки и рубашку на стул в скомканном виде. Он и то и другое подбирал, аккуратно складывал, вешал в шкаф и был прозван мною Савельичем.

Но была черта, действительно роднившая Поповского с агентом 007: любвеобильность. Снова мемуары Войновича:

Он был большой и искушенный «ходок», почти везде находил себе подругу на ночь, и от каждой требовал большего, чем предполагали мимолетные встречи. На сахалинской турбазе, где мы провели полторы недели, рядом с нами жили пионеры. Последнюю ночь нашего пребывания там Марк переспал с одной из пионервожатых, а потом был оскорблен, что она не хочет провожать его на аэродром. И устроил ей скандал, как если бы она была его многолетней женой.

В то же время тяга к плотским радостям органично сочеталась с человеческой доброжелательностью Поповского.