Дождь в Париже

Часть текстов имелась, часть сочинялась Белым – а он был основным автором – прямо в студии. Тут же подбирали мелодию, придумывали соло, разные фишки и навороты. Включали запись… Белый гнал, торопился, но процесс застопорился – Вадька стал жаловаться на боль. Медляки он отстукивал нормально, но в динамичных песнях его только-только сросшаяся нога, скачущая по педали бочки, очень быстро уставала.

Попробовали писаться с драм-машиной – фигня, лажа. Приглашать кого-то со стороны по-прежнему не хотели: «Мы группа!» Но в конце концов Белый не вытерпел, позвал очень взрослого уже, известного в городе барабанщика Сергея Калачёва, и тот не подвел – играл на высшем уровне. Такие переходы делал, соляки, синкопы, дроби, что просто заслушаешься с восторженным недоумением… Вадька сник, понимая свою ненужность.

«А что нам делать, Вадь? – злился на его кислый вид Белый. – Ждать, когда ты сможешь? Тут каждый день дорог… Через полгода – не то, а сейчас, памяти Курта…»

«Да я понимаю», – кивал Вадька, отводя глаза.

Альбом под названием «Угасание», злой, местами истеричный, вышел к сороковинам Кобейна. Обращаться к известным лейблам не стали. Отпечатали сто экземпляров сиди, сделали обложку, разослали по знакомым музыкальным критикам, в журналы, дали в Кызыле и Абакане два концерта (стучал Калачёв, а Вадька бил в шаманский бубен), и Белый объявил о роспуске «Черной лестницы».

По слухам, у них с басистом был тяжелый разговор, может, Миха и втащил Белому напоследок. Многие действительно поражались, как так можно все сломать. Ведь такой проект был, деньги приносил ощутимые, а мог бы вообще стать золотым родничком…

Миха стал лабать в разных этнических коллективах, чьи составы часто менялись, объездил всю страну и полмира, Вадька некоторое время тоже выступал – стучал на малой ударной установке, играл на перкуссии, а потом потерялся, говорят, уехал. А Белый…

Добровольно ушел в армию, не доучившись курса в политехе, потом стал охранником, потом, после того как его выгнали за частые обкурки, кочегаром; тихо, без свадьбы, женился на какой-то много старше его женщине с двумя детьми, поселился у нее в частном секторе.

Андрей несколько раз хотел его найти, встретиться, но не решался. И когда случайно столкнулся на улице, понял, что правильно делал. Белый был высохший, уже не блондинистый, а плешиво-серый, глаза опухшие, и от него едко, застарело пахло не гашем – гаш вообще пахнет слабо, – а наскоро высушенной и выкуренной коноплей.

Постояли рядом, помялись; говорить было не о чем, вопросы задавать – глупо. Будто не с раннего детства знали друг друга, почти двадцать лет были неразлучны…

После этой встречи Андрей долго вспоминал их юность. Как Белый был влюблен в Марину Лузгину и как она некоторое время боролась, чтобы не проявить ответную любовь. Не выдержала… После школы у них шло к браку, но тут Белый всерьез увлекся музыкой, все свободное время проводил с гитарой, потом, когда собралась группа, на репетициях. Марина была девушкой серьезной, ей казалось это пустой тратой времени, очередной мальчишеской игрой, и она нашла другого парня – вроде бы надежного, делового, с перспективами. Но что-то быстро у них сломалось, Марина с большим трудом – училась там же, где и Белый, в политехе – перевелась в Красноярск и позже стала то ли директором филиала какого-то банка, то ли кем-то в этом роде.

Не так давно Андрей нашел ее страницу в «Одноклассниках». На фотках – солидная, но еще моложавая, привлекательная женщина. Вот она в Турции, вот в Берлине, Париже, Барселоне… Глаза только везде грустные, и семейное положение «не замужем». И о детях нигде не упоминается. Может, их и вовсе нет.

* * *

– Уи, мадам, уи!..

Топкин стоял в очереди к кассе. В руках перед собой держал набитую бутылками и едой корзину. После выпитого кира и съеденной порции мяса с обжаренной картошкой – вкусно, но мало и дорого, – хотелось еще выпить и поесть как следует.

Впереди, через несколько человек, ругались женщины. Совсем как у нас.

Одна, полная, хотя и довольно молодая, вроде бы пролезла без очереди, скороговоркой объявив нечто вроде того, что она стояла, но отошла. Две пожилые ее, кажется, пропустили – во всяком случае, не выпихнули, – правда, при этом стали стыдить, что ли. Женщина раскричалась. Эти две замахали на нее руками:

– Уи, уи, мадам!

Она замолчала, и через полминуты пожилые опять что-то сказали. И снова крики, и снова:

– Уи, мадам! Уи!

Да, в российских супермаркетах тоже возникают очереди, но это совсем не то, что было когда-то. Когда стоишь и трясешься: хватит на тебя, или сейчас продавщица объявит тонким, чтоб лучше было слышно в набитом телами отделе, голосом: «Ко-ончилось!»