Читаем Дождь в Париже полностью

Свернули налево, пересекли эту самую Кююни и пошли вдоль парка.

«Назван в честь Барклая-де-Толли, – как бы по обязанности сообщил папа. – Талантливый был военачальник, но на него свалили неудачи двенадцатого года. И никакие контрдоводы не помогают: ни доказательства историков, ни звание фельдмаршала, ни памятник в Петербурге…»

«Да, да», – отозвался Андрей, все ожидая, когда папа перейдет к главному.

«А вот, видишь, какое современное искусство недавно у нас появилось».

Андрей первым делом отметил – «у нас», а потом уж увидел двоих стоящих и взявшихся за руки бронзовых мужчин. Голых, с висящими и слегка поблескивающими от частых прикосновений к ним членами. Один мужчина нормального сложения, другой – какой-то одутловатый. Присмотревшись, Андрей понял, что одутловатый – ребенок лет двух, но ростом почему-то со взрослого.

«Называется “Отец и сын”, – сказал папа. – Поначалу возмущались, письма писали, а теперь привыкли. Даже символом стали».

«Каким?.. Чего символом?»

«Что эстонский народ не кончится. Отец и сын рука об руку крепко идут по земле».

Оглядывая скульптуру, Андрей внутренне заспорил: «Скорее символизируют обнищавших до голости, бредущих в поисках жратвы и тряпок… Или, точнее, отец отправляет сына в люди…»

Конечно, вслух говорить такого не стал: папе было не до шуток, смотрел на скульптуру с какой-то хмурой грустью.

«Слушай, – произнес таким тоном, что Андрей сразу догадался: вот оно, сейчас прозвучит главное. – Слушай, может быть, подумаете о переезде? Это пока довольно легко. Во-первых, мы с мамой, скажем так, дееспособны, поможем, поддержим. С жильем тоже… Сам видел, какая квартира. Места хватит. На Эльвиру не надо внимания обращать – больной человек. Во всех смыслах… У Татьяны с Володей к свадьбе идет. Все вроде почти правильно, почти все вместе… – Папа пожевал губами: уговаривать ему было сложно, неловко, вообще не в его характере, тем более уговаривать сделать, как он считал, очевидное, необходимое. – Что тебе там? Ведь если подумать, взвесить, то ты просто двенадцать лет потерял».

«Ну почему потерял…»

«Не так? А чего добился? Тебе уже за тридцать…»

Андрей чуть не усмехнулся: «Ты прям мои мысли читаешь».

«Четвертый десяток, – продолжал папа через силу, но жестко, по-офицерски, – и с чем ты в него вошел? Еще лет пятнадцать – начнешь старость чувствовать. Да, да, это быстро… Я теперь очень жалею, что году в восемьдесят шестом не уволился, не вернулся сюда. И что, когда сюда переехали, столько лет в деревне прятался. Но все-таки нашел силы… Не скажу, что мне легко сейчас. Наоборот, я для них белая ворона, совок. От моего русского они морщатся, как будто я матерюсь. Но я не их, а себя виню: сам виноват, что затянул… Понимаешь, ты все равно оттуда уедешь. Из Тувы этой. И из России. Все, у кого зацепки есть, едут в Европу. У большинства нет, и они там… А у тебя пока есть. Мы. Лучше, чтобы это скорее случилось. Для тебя лучше, Андрей, для твоей жены, для детей будущих».

Папа пристально смотрел на него. И почти зло, и в то же время просяще. Андрей отвел взгляд, попал на скульптуру. Там тоже двое, отец и сын… Сказал, в общем-то, искренне:

«Даже если я захочу переехать – Алина откажется. У нее вся родня там… несколько поколений уже. Брат вообще очень такой… боевой… казак».

«При чем здесь родня? Пускай они живут как хотят. И… сейчас ведь переезд – не эмиграция, какая тридцать лет назад была, когда с концами… Захотели – съездили погостили, они могут сюда… Что вам в этой Туве? Ты вообще там случайно оказался. Перевели бы меня через два-три года тогда на новое место, и не помнил бы ее. А нас, Эстонию, в Шенген берут, о переходе на евро говорят… Эстония – часть Европы. Понимаешь? А у меня чувство, что скоро между Европой и Россией такая пропасть возникнет… Всё к тому идет. Или Россия в новый Ирак превратится, Афганистан. Как хлынут оттуда беженцы, вам поздно из своей Тувы будет… Так что, – с каким-то кряхтением закончил папа, – подумай и решай».

Андрей помялся, потомился поиском ответа и пробормотал:

«Я подумаю».

И вот думает до сих пор.

* * *

– Да и не думает он ни фига, – сказал о себе Топкин в третьем лице.

Не обсуждал предложение папы тогда с Алиной, не сомневался по-настоящему. Знал, что не переедет. Не умом, а иначе… Даже теперь, когда жена с сыном вслед за своей родней свалила из Кызыла.

Тем более не сомневался, что через год примерно после поездки произошла та история с Бронзовым солдатом: из-за переноса памятника и могил погибших при освобождении Таллина советских солдат из центра на кладбище начались протесты, а потом беспорядки. Они всколыхнули Россию, точнее, Россия как-то с готовностью всколыхнулась, будто давно ждала повода, – в Москве блокировали эстонское посольство, молодняк гонялся по улицам за послом, люди ругали эстонцев: «Сволочи, ублюдки фашистские!» Самые активные рванули в Таллин защищать памятник.

Эта волна коснулась и живущего в пяти тысячах километров от Эстонии Андрея. Однажды шурин приехал к нему домой. Разбираться.

Перейти на страницу:

Все книги серии Новая русская классика

Рыба и другие люди (сборник)
Рыба и другие люди (сборник)

Петр Алешковский (р. 1957) – прозаик, историк. Лауреат премии «Русский Букер» за роман «Крепость».Юноша из заштатного городка Даниил Хорев («Жизнеописание Хорька») – сирота, беспризорник, наделенный особым чутьем, которое не дает ему пропасть ни в таежных странствиях, ни в городских лабиринтах. Медсестра Вера («Рыба»), сбежавшая в девяностые годы из ставшей опасной для русских Средней Азии, обладает способностью помогать больным внутренней молитвой. Две истории – «святого разбойника» и простодушной бессребреницы – рассказываются автором почти как жития праведников, хотя сами герои об этом и не помышляют.«Седьмой чемоданчик» – повесть-воспоминание, написанная на пределе искренности, но «в истории всегда остаются двери, наглухо закрытые даже для самого пишущего»…

Пётр Маркович Алешковский

Современная русская и зарубежная проза
Неизвестность
Неизвестность

Новая книга Алексея Слаповского «Неизвестность» носит подзаголовок «роман века» – события охватывают ровно сто лет, 1917–2017. Сто лет неизвестности. Это история одного рода – в дневниках, письмах, документах, рассказах и диалогах.Герои романа – крестьянин, попавший в жернова НКВД, его сын, который хотел стать летчиком и танкистом, но пошел на службу в этот самый НКВД, внук-художник, мечтавший о чистом творчестве, но ударившийся в рекламный бизнес, и его юная дочь, обучающая житейской мудрости свою бабушку, бывшую горячую комсомолку.«Каждое поколение начинает жить словно заново, получая в наследство то единственное, что у нас постоянно, – череду перемен с непредсказуемым результатом».

Алексей Иванович Слаповский , Артем Егорович Юрченко , Ирина Грачиковна Горбачева

Приключения / Проза / Современная русская и зарубежная проза / Славянское фэнтези / Современная проза
Авиатор
Авиатор

Евгений Водолазкин – прозаик, филолог. Автор бестселлера "Лавр" и изящного historical fiction "Соловьев и Ларионов". В России его называют "русским Умберто Эко", в Америке – после выхода "Лавра" на английском – "русским Маркесом". Ему же достаточно быть самим собой. Произведения Водолазкина переведены на многие иностранные языки.Герой нового романа "Авиатор" – человек в состоянии tabula rasa: очнувшись однажды на больничной койке, он понимает, что не знает про себя ровным счетом ничего – ни своего имени, ни кто он такой, ни где находится. В надежде восстановить историю своей жизни, он начинает записывать посетившие его воспоминания, отрывочные и хаотичные: Петербург начала ХХ века, дачное детство в Сиверской и Алуште, гимназия и первая любовь, революция 1917-го, влюбленность в авиацию, Соловки… Но откуда он так точно помнит детали быта, фразы, запахи, звуки того времени, если на календаре – 1999 год?..

Евгений Германович Водолазкин

Современная русская и зарубежная проза

Похожие книги

Женский хор
Женский хор

«Какое мне дело до женщин и их несчастий? Я создана для того, чтобы рассекать, извлекать, отрезать, зашивать. Чтобы лечить настоящие болезни, а не держать кого-то за руку» — с такой установкой прибывает в «женское» Отделение 77 интерн Джинн Этвуд. Она была лучшей студенткой на курсе и планировала занять должность хирурга в престижной больнице, но… Для начала ей придется пройти полугодовую стажировку в отделении Франца Кармы.Этот доктор руководствуется принципом «Врач — тот, кого пациент берет за руку», и высокомерие нового интерна его не слишком впечатляет. Они заключают договор: Джинн должна продержаться в «женском» отделении неделю. Неделю она будет следовать за ним как тень, чтобы научиться слушать и уважать своих пациентов. А на восьмой день примет решение — продолжать стажировку или переводиться в другую больницу.

Мартин Винклер

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза