Дождь в Париже

Сейчас бы минуту постоять у того жара. Минуты хватило бы, чтоб прогреться надолго…

Возвращаясь к отелю, Топкин заворачивал в каждый магазинчик по пути, кафешку, даже открытый подъезд.

Продолжало дуть, воздух заворачивался в спирали, проблески солнца прекратились, небо сделалось бледно-серым, потом сочно-серым. И полило.

– А в Париже – дождь. В Париже – дождь, – бубнил Топкин, стараясь хотя бы в воображении оказаться в том августе, когда наблюдал близкий пожар и просил, чтобы вода обрушилась на горящую степь. – А в Париже дождь, сука… Дождь.

Все снова стало мокрым. Волосы, куртка, джинсы на ляжках, руки, сигаретная пачка, ветки деревьев, провода, торчащие из стен вывески, с которых на макушку плюхались обжигающе-ледяные капитошки.

Редкие прохожие двигались быстро, ссутулившись. Ясно было, что из теплых жилищ их выгнали неотложные дела. Гулять по такой погоде решаются только кретины.

– Угу, угу, – соглашался с собой Топкин. – Одного я очень хорошо знаю.

Снова хотелось есть. Да и выпить. Утреннее отвращение к алкоголю сменилось уверенностью: необходимо проглотить сто граммов крепкого, и ты преобразишься, наполнишься теплом, сделаешься легким и быстрым. И останешься таким навсегда.

Узнал ту улицу, на которой находился погребок, где так хорошо посидел то ли вчера, то ли позавчера. Прошел уже или нет? Остановился, огляделся, задумался… Порыв дождевого ветра заставил очнуться. И Топкин разозлился на себя: мало ли по дороге ресторанчиков, зачем стоять здесь истуканом и еще больше мокнуть?

Погребок обнаружил, как и в прошлый раз, по вкусному запаху жареного мяса.

– Спецом, что ли, вытяжку сюда вывели, чтоб заманивать… Ловко…

И с этим бормотанием спустился внутрь, трясясь уже не столько от холода, сколько от нетерпения съесть горячего и жирного, влить в себя жгучего.

– Бонжу-ур! – встретило из-за стойки протяжно-сладенькое, противное – и следом то, от чего стало хорошо до слез: – Привет! Милости прошу!

Это дядька-хозяин узнал его, и Топкин заулыбался в ответ, принялся кивать, как старому приятелю, с удовольствием отвечая:

– Привет, привет!

– Промок? – спросил дядька.

– Да вообще… Дождь вообще…

– Пого-ода… М-м… Непогода!

Дядька вышел из-за стойки, провел Топкина к туалету, показал на аппарат с бумажными полотенцами.

– Спасибо, – говорил Топкин, ощущая себя слабаком, обретшим защитника, – большое спасибо.

Приведя себя в относительный порядок, уселся за тем же столом, где сидел в прошлый раз. Заказал две порции кальвадоса, которые оказались примерно ста граммами, томатный суп, «буф бургиньон» (какая-то говядина) и картофельное пюре.

Хозяин погребка выслушал выбор с вежливой, но не очень довольной улыбкой. Потом сказал осторожно:

– Кальвадос надо камамбер, ливаро. Сыр… Вкус! – и сочно причмокнул.

– В смысле лучше закусывать камамбером?

– Да, да!

– Давайте камамбер. Доверяю вам. Я-то так, турист.

– Турист? Хорошо!

Не то чтобы Топкину хотелось сыра – от воспоминаний о том вонючем, в номере, мутило, – но приятно было участие, совет, хотелось поговорить с живым человеком, тем более на каком-никаком, но русском языке.

– Турист, из Сибири, – горделиво уточнил.

– О, хорошо-о…

Тянуло еще пожаловаться на дождь, из-за которого он до сих пор не ощутил, что Париж – лучший город на свете, а Елисейские Поля, на которых он побывал сегодня, – лучшая улица этого города.

Для жалоб понадобятся довольно сложные словесные конструкции, дядька вряд ли их поймет. И Топкин стал молча ждать, когда ему принесут выпить и поесть.

Зал был пуст. Создавалось впечатление, что посетители вообще здесь редкость. Может, по вечерам или летом… Но улица узкая, неприметная, а всяких других кабачков вокруг немало. Народ сюда вряд ли когда ломится.

А ведь вполне приличное место, и еда свежая – своя кухня. Не микроволновка, чтоб разогревать привезенное с какой-нибудь кулинарной фабрики… Дядька не унылый, не похож на банкрота.

У нас бы он наверняка давно разорился с такой выручкой: по одной коммуналке задолжал столько, что хоть в тюрьму садись.

В Кызыле чехардища с точками общепита – дай боже. Только привыкнешь – бац! – и нету. И такое было практически со всем – с магазинами, пекарнями, молокозаводами, птицефабрикой… Исчезало в основном процветавшее.

Вот, например, собранная Топкиным по статьям в газетах, постам в интернете, рассказам знакомых история с лучшим, кажется, в советское время совхозом «Пламя революции» в селе Балгазын, рядом с тем бором, где он набрал гору маслят.

Руководил совхозом Иван Буев, Герой Соцтруда. В девяностые сохранил хозяйство, не подчинялся требованиям раздать технику, порезать землю. А в начале нулевых совхоз стал подниматься. Для надежности его переоформили в государственное унитарное предприятие и назвали очень солидно – ГУП «Балгазын» имени Сергея Кужугетовича Шойгу. «На Шойгу-то бандюганы не замахнутся», – успокаивали себя работники.