Доживем до понедельника. Ключ без права передачи

Алеша Смородин — высокий, большелобый, сутулый — работает так, словно ему дана тема — «Образ Марины Максимовны»: посмотрит на нее, улыбнется, напишет несколько строк и опять направит на нее через очки взгляд рассеянный и сосредоточенный одновременно, взгляд Пьера Безухова… Если б ему растолстеть — вылитый Пьер.

— Какую ты выбрал? — шепотом спросила она у него.

— Третью. По-моему, самая трудная, — улыбнулся он, почему-то благодарный за этот простой вопрос.

— Я так и знала, — кивнула она.

Женя Адамян, сосед Смородина, не согласен:

— Что вы, вторая трудней! На целый порядок. Потому что…

— Тихо, тихо, весь пыл — туда. — Она нагнула его голову к бумаге.

Отошла от их парты и вдруг наткнулась — как на ежа, как на «финку»! — на злобный, откровенно злобный взгляд из-под давно не стриженных черных волос. Саша Майданов. Что это с ним?

«Нет, я не оптимист — размашисто написано у Майданова. — А почему — это мое личное дело».

Когда Марина Максимовна подошла к нему, он сгреб все листки, скомкал их, сплющил в кулаке. И вид у него — просто опасный.

— Ты что, Саша?

— Ничего… Не обязан я это писать. И не буду. — Он сомкнул свои редкостно ровные зубы.

— И не надо! Из-под палки на такие темы не пишут. Но зачем так скулами играть?

В глаза он не смотрит, юмористического ее тона не принимает:

— Меня это не спросят нигде… Ни в каких программах этого нет, значит — неправильно!

— Что неправильно?

— Все! Лишнее это, только голову забивать…

Класс настороженно слушает этот диалог, хотя Марина Максимовна говорит тихо, с одним только Сашей:

— А вот у поэта Светлова была другая позиция. Он сказал: «Я легко обойдусь без необходимого, но я не могу без лишнего».

Майданов гнул свое:

— Это его дело.

— Да что вы с ним разговариваете, Марина Максимовна? — не выдержала Юля Баюшкина. — Гоните его!

Юля была в этом деле не только сторонним наблюдателем, как могло показаться.

— Гоните меня! — как эхо, отозвался Майданов и пошел на выход. Скомканным бумагам придал вид букета и положил на учительский стол.

В тишине за Майдановым вышел Алеша Смородин. Там, в коридоре, перехватил его руку у локтя и сказал:

— Сделай мне одолжение: забери свой мусор и извинись.

Майданов на секунду оторопел от ледяной корректности этих слов, потом сказал: «Еще чего!» — и, вырываясь, мазанул Алешу рукавом по лицу, по очкам. Очки упали, брызнуло стекло.

— Извиниться, говоришь? Я извиняюсь! — сказал Майданов Смородину, у которого сразу сделалось беспомощное и напряженное лицо. — Не будешь лезть под горячую руку…

Тут кто-то запихнул ему за шиворот его бумажный букет. Развернувшись, чтобы ударить, он увидел Юлю Баюшкину. Она негромко уронила:

— Все, Майданов. Ко мне — не подходи.

Да, она имела власть над майдановским существованием — он ссутулился и потух.

* * *

Назаров шел по коридору с записной книжечкой. Дверь химического кабинета открылась: урока там не было, и Назарова окликнула Эмма Павловна, химичка:

— Кирилл Алексеич!

— Да?

— Вы ничего мне не скажете? Ни словечка? — Назарову показалось, что с ним кокетничают.

— Виноват, Эмма Павловна, но по одному уроку судить нельзя…

Эмма Павловна — молодая блондинка со сложной прической, завидным цветом лица и крупными клипсами. Она пошла рядом с Назаровым.

— Я понимаю… Я там кое-что скомкала… Трудно, знаете, когда на уроке сидит мужчина с таким пронзительным взором!

Он что-то промычал.

— Да еще класс тяжелый, развинченный. Один Женечка Адамян чего стоит!

— Это тот, что вопросы задавал?

— Вот-вот! Специально готовит эти свои пакостные вопросы, чтобы насмехаться над учителем! Между прочим, сынок главного инженера с химкомбината…

— Вот как?

Ему надо было на четвертый этаж, а Эмма Павловна не отставала, у нее «накипело».

— Уймите его, Кирилл Алексеич, я прошу! Знаете, я просто вся ликую, что у нас к власти пришел, наконец, мужчина!

Назаров, глядя на свой ботинок, сказал:

— Эмма Павловна, а вы не давайте ему такого удовольствия — насмехаться. Он — вопрос, а вы ему — ответ, толковый и ясный.

— Ну, знаете…

— А что? Он был в своем праве — на уроке химии интересоваться открытием, за которое академик Семенов получил Нобелевскую премию по химии. А вы были как-то уж очень уклончивы… а?

— Но вопрос не по теме! Да ему и не нужен ответ, он и так знает… — Эмма Павловна розовеет.

Сверху спускался Алеша Смородин. С портфелем — видимо, уходит совсем.

— Стоп, — сказал Назаров. — Почему не на уроке?

— Вот, кстати, тоже из десятого «Б», — вставила Эмма Павловна, уйдя с облегчением от неприятной темы.

Назаров кивнул — мол, знаю, помню.

Алеша словно разбужен вопросом, как бы удивлен.

— Отпустили, — ответил он. — Я очки разбил.

Он предъявил очки и туда, где отсутствовало стекло, с печальной издевкой просунул палец.

— Ну и что? Посидел бы, послушал учителя. Слух в порядке, надеюсь?

Юноша наморщил лоб, усиленно вглядываясь в Назарова.

— Видите ли, — сказал он очень искренне, — когда у человека минус пять и нет очков, он неадекватен сам себе. Кругом туман потому что, вата… Кроме того, у нас два последних урока — сочинение, так что слух ни при чем…