Доживем до понедельника. Ключ без права передачи

— Зачем же прибедняться? — заговорила Ольга Денисовна, вращая и разглядывая на просвет стакан. — Прекрасно устроитесь в редакцию… будете печатать «педагогические раздумья», поучать нас, грешных…

— Не надо меня трудоустраивать! Я сказала: если соглашусь… А этого никогда — слышите? — никогда не будет. Нравится мне моя работа, несмотря ни на что! Вот только смешно теперь сидеть тут, жевать, чокаться… Извините!

Марина мотнула головой, стряхивая упавшие на глаза волосы, и — ушла. Была тягостная пауза.

— Что скажете? — задрожал голос Ольги Денисовны. — Я же с ней по-хорошему, все свидетели… Почему вы молчите, Кирилл Алексеич? Теперь я не думаю, что ваше молчание — золото, я скажу! Товарищи, да будет вам известно, что в этой самой «таверне» нам с вами дают клички, обсуждают нас, как на аукционе, и назначают свою цену! Там не только стихи да песенки…

— Велика ли цена, интересно? — спросил Сумароков.

— Ольга Денисовна! — почти взмолился Назаров. — Что вы делаете, вы же умница…

— Я не умница, когда меня оскорбляют, я не обязана быть умницей! Сносить такое на седьмом десятке… От девчонки! Она же от ребят ничего не скрывает, такие уж там отношения, не зря свои мероприятия она готова хоть на чердаке проводить, хоть в котельной — да-да, кроме шуток! — Лишь бы от руководства подальше! Значит, она их восстановит против меня! Против меня, против Эммы Павловны… Кто следующий?!

— А я при чем тут? — Эмма Павловна медленно отклеила пальцы от лица и улыбнулась жалостно — до этого она сидела, закрыв глаза. — Это они меня обсуждали? Да?

— Да бросьте, это я так сказала, в виде примера…

— А на самом деле? Ну скажите, Ольга Денисовна… Ну по секрету, на ушко…

— Не могу я, не подставляйте мне свое ухо! — раздражилась та.

— Вообще, все это возмутительно, — сказала учительница, выступавшая насчет «призовых лошадей». — Я не думала, что Марина на такое способна… В котельной, говорите? Ну и ну!

— Да… тот еще банкет получился! Кирилл Алексеич, наверно, в ужасе, — отозвалась француженка.

— Да что за новость, друзья? — удивился Сумароков. — Прозвища, оценки учителям… Это началось в древнейшей из школ и пребудет вовеки! Слишком легкая была бы у нас жизнь, если б оценки ставили только мы… Я подозреваю, что, уходя от Сократа, его ученики говорили: «Сегодня старик был в маразме», «Нет, просто на него так действует Ксантиппа», «Да бросьте, ребята, он говорил дельные вещи!», «А я не согласен: это пустая софистика…» Обязательно что-нибудь в этом роде произносилось! А иначе Сократ оставил бы не школу, не учеников, а кучку педантов, неспособных пойти дальше него… Тут простой закон диалектики, — закончил он удивленно и насмешливо.

— Вот как? Ну значит, я к диалектике неспособна! — вздохнула Ольга Денисовна. — Пусть меня уберут за это на пенсию… Пойду я… У меня внучка нездорова, мне, в сущности, давно пора к ней. А вы не обращайте внимания, — она пошла к выходу, — веселитесь…

Закрылась за ней дверь. Молчание.

— Вот видите, вам хорошо говорить, — простодушно упрекнула физика Эмма Павловна. — Вы точно знаете, что склоняли не вас, вас-то они уважают…

Полная учительница доверила Сумарокову такое признание:

— Вот лично я — не Сократ, Олег Григорьич. И дома поить их чаем я не могу. Дома я тишины хочу, — что тогда?

— А почему это вас-то задело? Вас они там не обсуждали…

— Как? Совсем?

— Совсем.

И полной учительнице стало еще обиднее.

Засмеялся Сумароков: и так и этак самолюбие коллег — в страдательном залоге! Громко отодвинул он стул и захромал к окну, возле которого курил Назаров.

— Да… Ситуация. Паленым запахло! — сказал физик и потянулся своей сигаретой к его огоньку.

— Я еще не говорил вам, — невпопад ответил Кирилл Алексеич, — я очень рад познакомиться…

И пожал ему руку повыше локтя.

* * *

Константин Мишин раздобыл связку ключей и подбирал подходящий к двери с табличкой «Радиоузел». Но дверь вдруг распахнулась сама, оттуда вышли Юля Баюшкина и Майданов, как-то рассеянно реагируя на Константина Мишина. В руках у Юли был магнитофон. Они направились к лестнице.

— Вот! — обрадовался Мишин. — А я и в актовом зале искал, и в пионерской, и везде… Баюшкина, куда понесла музыку? Там что-нибудь умеренно современное найдется?

Майданов деликатно отодвинул его:

— Константин Иваныч, это ее личная вещь.

— A-а… Ну и что? Проявите сознательность, учителям надо поразмяться…

— Не можем, Константин Иваныч, — сухо отвечал Саша. — Не до этого…

— То есть как «не до этого»? Вам не до этого, а нам — в самый раз… Баюшкина, я кому говорю-то?

У перил он взял Юлю за руку, она поглядела на него диковато, отсутствующе. И в этот момент снизу появился Алеша в распахнутом пальто; за ним следовали Женя Адамян и Колчин.

— Юля… магнитофон дай мне, пожалуйста. Я потом объясню, — сказал Смородин.

— А я сейчас объясняю, — обиженно возразил Мишин. — Его просят двенадцать человек учителей. Банкет у нас, понятно?

— Дай его мне, Юля, — напряженно повторил Алеша.