Доживем до понедельника. Ключ без права передачи

— Не похоже, что они скоро наговорятся… Ну-ка, погоди… — И Майданов сбежал с горки к «москвичу», что стоял у подъезда Марины Максимовны. Потоптался возле него и вернулся назад. — Я подумал, вдруг Шериф дверцу не запер или окошко? Я бы ему посигналил, что пора закругляться.

— Нельзя вмешиваться, — покачала головой Юля.

— А чего они обсуждают? Нас, что ли? Ну и профессия, елки-палки… И ты ее выбрала?!

Кивнув, Юля села на заиндевелые детские качели, Майданов принялся раскачивать и спросил:

— Так теплей?

— Ага…

— Ну дождемся мы, уйдет он — и что? Ты напросишься туда ночевать? А если она не пустит?

— Она все поймет. Она пустит.

— А я ждать не заставляю, я сразу говорю: пошли ко мне.

— Опять двадцать пять. Сам иди, тебе давно пора.

— За кого ты меня принимаешь? В кухне я буду, в кухне. Раскладушка есть, а мать у меня женщина спокойная. Ни во что не лезет. Она накормит, постелит и ни одного вопроса не задаст.

— Я верю, Сашенька, верю. И завидую, что тебе так повезло.

— А сюда твои предки будут всю ночь трезвонить: «Отдайте дочку!» А у меня еще одна выгода: телефона нет.

Юля еще раз покачала головой: нет, она останется здесь. Скрипели качели…

* * *

Назаров рассказывал:

— Мало ли их было, таких сирот, в оккупации? И сколько погибло! А вот меня не допустили затеряться, с голоду сдохнуть. Крестьянка Надежда Назарова не допустила. Ношу ее фамилию, как видите. А у нее своих было четверо, и муж к ней пришел без рук: сапер он был…

Это все давнишнее, но для того чтобы понять, — существенное. Как только я получил здесь квартиру, решили мы с женой взять старушку к себе. Потому что родные ее дети — из них теперь только двое в живых — не имеют такой возможности. Или желания такого, я точно не знаю. У одного недельку поживет, у другого… а человеку нужна стационарная семья, правда? Овдовела она еще в шестьдесят девятом… болеет, конечно, в такие годы кто не болеет? Короче, перед Новым годом я съездил в Пятихатки и забрал ее…

Вышло так, что ей надо жить в одной комнате с моей дочкой. Дочку тоже Надей звать, она в седьмом классе. Ну, стеснили эту принцессу, а как иначе? Ну действительно, мама заставила все подоконники киселями своими и холодцами… так ведь для кого она старается? Для семьи, для той же внучки!

…Позавчера, Марина Максимовна, я узнаю, что моя дочь заперла бабушку в ванной комнате. На три часа! К ней, видите ли, подружка пришла, и старуха им мешала. Чего церемониться? Заперла — и все. И не просто заперла, а забыла ее там!!! Часок с подружкой побалабонила, а потом они в кино убежали. Жена пришла с работы, только тогда и выпустила…

— Может быть, это просто шалость? Жестокая, да… но все-таки шалость? — спросила Марина.

— Если бы так! Я ведь не сразу ее выпорол… я сперва говорил с ней, хотел понять. Оказывается, она стесняется бабушки! Краснеет, видите ли, за ее речь, за все повадки ее… Перед подругой, которая — кто? Которая дочь журналиста-международника!

Он замолчал, выжидательно глядя на Марину.

— Так вы что… совета у меня просите?

— Да! И объяснения: почему наша молодость так безжалостна бывает, так неблагодарна? Почему наша образованность так… некультурна? Если я верно понимаю это слово — «культура»…

— Вот вы о чем… — пробормотала она. Ей казалось, что она видит его впервые.

— Да! Я, наверное, не смог бы написать сочинение «Почему провалился „Гамлет“?». Я, может, не понял бы, что постановка плохая… Зато я помню, что там говорится про связь времен. Говорится?

— «Порвалась дней связующая нить. Как мне обрывки их соединить!» — тихо прочла Марина.

— Вот-вот. Нельзя, чтоб она порвалась, правильно? Ни на один день нельзя допустить! А вы допустили сегодня… И мне морока теперь — обрывки соединять!

Он подождал: может быть, Марина возразит, станет обороняться. Нет, она молчала. Ее шея, умевшая приобретать такое гордое выражение, сейчас была слабой, и казалось, что ворот черного свитера велик ей на несколько размеров.

Кирилл Алексеевич со вздохом вспомнил про магнитофон и стал производить с ним какие-то манипуляции, нажимая на клавиши.

— Что это вы делаете?

— Стираю! Я на вас никаких материалов не получал. И без того работы хватает… — раздраженно и не очень уверенно, словно наугад, он повернул один рычажок, другой — и поставил-таки на «стирание».

— Я помню, — сказала Марина, — это про Эмму Палну… Вы думаете, я не имела права?..

— Да-да, про нее, про меня, про мое солдафонство… Конечно, не имели. Это я даже обсуждать не хочу.

— Но когда ребята спрашивают в упор…

— Марина, — обойдясь почему-то без отчества, прервал он. — Вам повезло: вы соединили призвание и кусок хлеба. Случай ведь не ахти какой частый. А у Эммы Павловны не вышло так… Жалко, симпатичная женщина. Ребятам, может, не под силу еще понять ее беду, а вы-то должны… Заблудился человек, не туда попал. Это как если бы вас сделать дипломатом — представляете, какая угроза миру?

Ее грубы дрогнули, попытавшись улыбнуться.

— Вы так и не помирились с дочкой?

Он покачал головой непреклонно:

— Бабка — та уже простила. Я — нет.

— И вы всерьез от меня ждете совета?