Драконье лето

– Мне? Мне вообще никто не нужен, – сонно говорю я. – Но завтра я буду запускать воздушного змея, и я возьму тебя с собой.

– Не получится, – она качает головой. – Завтра мы будем далеко-далеко.

– Тогда я полечу с вами? – с надеждой спрашиваю я. – Можно?

Они переглядываются.

– Ну вот представь, – серьезно говорит мама, – что во всем мире никто не умеет летать.

– А я?

– И ты. И папа. И вообще кто угодно. А про тех, кто умел, помнят только ложь и грязь.

– А на самом деле они ничего плохого не делали?

– Ну… не все, – кашляет папа. – Некоторые очень даже постарались, чтобы благодарные потомки их запомнили как следует.

– Ты хочешь, чтобы так было? – безжалостно завершает мама.

– Нет, – растерянно отвечаю я. – А так точно будет?

– Так уже есть.

– А если вы уйдете и будете драться? Все запомнят, что вы были хорошие?

Папа фыркает и сотрясается в приступе беззвучного смеха.

– Вот уж точно, устами младенца!… – отсмеявшись, произносит он. – Если мы не станем бороться, Квентин, очень скоро никого из нас не останется, и историю напишут победители. А фантазия, уверяю тебя, у них очень богатая. Если мы не будем делать настоящее, от будущего останутся рожки да ножки.

– А может, ну его, это будущее? – с надеждой спрашиваю я. – А?

Папа и мама одновременно опускают глаза, и я понимаю, что ничего не получится.

– Тысячи лет назад было по-другому, – мягко говорит мама. – И если мы не уйдем сегодня, никогда больше не будет.

– А почему мы сами не можем уйти тысячи лет назад?

– Потому что это трусость, – твердо отвечает папа. – Это наш мир. Наш дом. Мы оставляем его тебе.

Мама улыбается сквозь слезы. Мне кажется, если она подойдет, то останется насовсем. Она не подходит.

– А если у вас не получится? – требовательно спрашиваю я.

– Значит, получится у тебя, когда вырастешь.

Мы молчим. Я почему-то знаю, что ни маме, ни папе совсем не хочется лететь домой. Там теперь те, без крыльев, и маме с папой они не обрадуются.

– Обещай мне одну вещь, – говорит папа. – Здесь тебя никто искать не будет, если ты сам себя не выдашь. Пока растешь, не распускай крылья, ладно?

– А вдруг я разучусь летать, когда вырасту?

– Этого никогда не случится. Ты полетишь, Квентин. Ты вернешься домой.

Я долго думаю. Мне хочется в небо, но еще больше мне хочется, чтобы рядом, в пушистых облаках, была мама, а за спиной, отставая на взмах крыльев, летел папа. Без них мне страшно.

Но я никогда не скажу об этом папе.

– Обещаю.

– Ты полетишь.

Он целует меня в лоб, быстро поднимается и выходит.

– Мама?

Мама оборачивается.

– А я правда буду летать?

Она улыбается.

– Конечно. Но ты никому не говори, хорошо? Я люблю тебя.

Дверь с тихим стуком закрывается за ней.

Я хочу встать, но ноги такие тяжелые, а в кровати так тепло. И я закрываю глаза, а во сне два воздушных змея поднимаются над лужайкой и летят над ночными холмами.

…Их больше нет. А скоро, кажется, не будет и меня.

Вода на лбу. Кап, кап, кап…

Я попытался открыть глаза, но тяжелые веки не слушались. Рук и ног я не чувствовал. Как в далеком сне, как в страшном кошмаре, только страха не было. Ни страха, ни боли, ни скуки – ничего. Сознание ускользало, мысли смешались в усталое пятно.

Чья-то рука коснулась моей щеки. Не нежно и не грубо – растерянно.

– Ты меня слышишь?

Другой голос, мужской. Я не расслышал слов.

– Сейчас.

Ледяная игла ужалила в сгиб локтя. Я дернулся и понял, что больше не сплю.

Квадратная комната мало чем отличалась от той, где держали де Вельера. Только ни мебели, ни цепей тут не было, а пол был залит водой, в которой мирно поблескивали звезды.

В дверях маячила знакомая фигура. Темные волосы рассыпаны по плечам, пустой рукав торчал из-под плаща. Эрик?

Кто-то схватил меня за плечи.

– У нас меньше минуты. Сможешь идти?

По пальцам и бедрам бежало тепло, пробуждая от дремоты.

– Да. Теперь да, – я повернулся. – Лин…

Она прятала что-то в поясную сумку. Волосы заплетены в короткую и острую, как рапира, косу, светлые глаза смотрели прямо и зло.

– Сколько времени прошло? – чужим голосом спросил я.

– Две недели, – Лин протянула руку. – Почти три. В городе сейчас не очень уютно.

– Что там происходит?

– Так… всякое.

– Я, кажется, догадываюсь…

Опираясь на руку Лин, я прошел несколько шагов. В глазах плыл туман.

– Осторожно, здесь… – Лин затихла. Сверху по воздуху спускалось розовое пятно.

Эрик, молчавший все это время, коротко выдохнул.

Туман сгущался. Я протер глаза, но муть не ушла. Отчетливо я видел лишь пространство размером с монету; по краям клубился водяной пар.

Рядом Лин беззвучно обнажила кортик. Что происходит?

Розовый силуэт коснулся пола, и передо мной разом выросла косая огненная стена. Лин нелепо дернулась, перелетела через порог и с криком врезалась в колонну. Меч с глухим звоном ушел под воду.

В лицо плеснул раскаленный воздух, проясняя зрение, и я наконец разглядел всю картину: Эрика, стоявшего абсолютно неподвижно, Лин на полу, нахохленную, со сжатыми кулаками, и… Эйлин у перил, в ночной сорочке.

Кажется, я предпочел бы видеть пятно.