Дракула

– В ту ночь мы подоспели вовремя. Пропал еще один ребенок, и, слава богу, мы нашли его целым и невредимым среди могил. Вчера я пришел сюда перед заходом солнца: «живые мертвецы» оживают на закате. Прождал всю ночь до восхода солнца, но склеп никто не покидал. Ничего удивительного, ведь я проложил двери чесноком и еще кое-чем, чего они не выносят и остерегаются. Итак, прошлой ночью она не выходила. Сегодня перед заходом солнца я убрал чеснок и все прочее – и вот мы находим пустой гроб. Теперь подождем. Уже очень много было тут странного. Спрячемся снаружи и подождем, возможны еще более странные сюрпризы.

Открыв дверь, он подождал, когда один за другим мы вышли из склепа, и снова запер ее.

О, каким свежим и чистым показался ночной воздух после душного склепа! Как приятно было видеть бегущие по небу облака и проблески лунного света между ними – совсем как смена радостей и горестей в жизни человека; как чудесно дышать свежим воздухом без смрадного душка смерти и тления, видеть красноватые отблески фонарей за холмом, слышать где-то вдали глухой шум жизни большого города!

Каждый из нас, по-своему ощутив это, вздохнул с облегчением. Артур молчал, видимо стараясь постичь потаенный смысл всей этой мистики. Я был почти готов вновь отбросить сомнения и принять аргументы Ван Хелсинга. Квинси Моррис держался невозмутимо, как человек, который привык принимать все, что происходит, хладнокровно и мужественно. Лишенный возможности курить, он отломил кусочек прессованного табака и принялся жевать его. А Ван Хелсинг развил бурную деятельность: достал что-то вроде маленьких круглых вафель, аккуратно завернутых в белую салфетку, затем комок беловатого вещества, напоминающего не то тесто, не то замазку. Мелко покрошив вафли, он смешал их с тестом, а из полученной массы приготовил тонкие полоски, которыми стал замазывать щели вокруг входа в склеп. Озадаченный, я спросил, что он делает. Артур и Квинси тоже подошли ближе, заинтересовавшись.

– Запечатываю вход в склеп, – ответил профессор, – чтобы «живой мертвец» не мог войти туда.

– И такая вот штука может это предотвратить? – спросил Квинси. – О господи! Мы что, в игры сюда пришли играть?

– Да, конечно.

– Что же это все-таки такое? – вмешался Артур.

– Святые Дары, – ответил Ван Хелсинг и благоговейно снял шляпу. – Я привез их из Амстердама. Это мое отпущение грехов.

Ответ произвел впечатление на нас. Похоже, дело действительно серьезно, если профессор решился пустить в ход столь святое, бесценное для каждого католика средство; невозможно было не поверить ему. В почтительном молчании мы заняли указанные нам укромные места вокруг склепа. Я жалел Квинси и особенно Артура. Мне уже был знаком этот кошмар ожидания, но все равно, хотя еще час назад я и отрицал правоту профессора, сердце у меня теперь замирало. Надгробия казались мне белыми призраками, тисы, можжевельник и кипарисы – воплощением кладбищенского мрака, малейший шорох, шуршание дерева или травы – угрожающими, скрип сучьев – таинственным, а вой собак вдали – зловещим предзнаменованием.

Наступило долгое молчание, бесконечная, томительная тишина, вдруг прерванная тихим свистом профессора, подававшего нам знак. На тисовой аллее вдалеке мы увидели неясную белую фигуру, прижимавшую к груди что-то темное. Фигура остановилась, в этот момент луна выглянула из-за туч и явственно осветила женщину в белом саване. Лица ее не было видно, она наклонилась, как теперь удалось рассмотреть, над белокурым ребенком. Потом в тишине раздался странный звук – так иногда вскрикивают во сне дети или повизгивают дремлющие в тепле собаки. Мы хотели броситься к ребенку, но профессор, предостерегающе взмахнув рукой, остановил нас.

Белая фигура двинулась дальше. И вскоре была уже так близко, что мы ясно разглядели ее, тем более что луна все еще светила. Меня пробрала дрожь, стало слышно, как нервно задышал Артур: мы узнали Люси Вестенра. Да, это была Люси, но как же она изменилась! На ее лице, таком прежде нежном и невинном, запечатлелось теперь жуткое выражение бессердечной жестокости и сладострастия. Ван Хелсинг выступил вперед, и, повинуясь его жесту, мы последовали за ним, встав перед дверью склепа. Профессор поднял фонарь и осветил ее лицо: мы увидели, что губы покойной в крови – стекая по подбородку, она уже запятнала белизну батистового савана.

Мы замерли, парализованные ужасом. По дрожанию фонаря я понял, что не выдержали даже железные нервы Ван Хелсинга. Артур стоял рядом со мной, и, если бы я не поддержал его, он бы, наверное, упал.

Увидев нас, Люси – я называю это существо Люси лишь потому, что оно имело ее облик, – отступила назад со злобным шипением, как застигнутая врасплох кошка, и окинула нас взглядом. По форме и цвету это были глаза Люси, но не ясные и ласковые, как прежде, а тусклые, тлеющие дьявольским огнем. В этот момент остаток моей любви к ней перешел в чувство ненависти и омерзения. Если бы надо было убить ее на месте, я бы сделал это с восторгом дикаря. Но вот лицо ее исказилось порочной улыбкой. Не приведи господи снова увидеть такое!