Дракула

Небрежным движением, бессердечная, словно сам дьявол, она отшвырнула от себя ребенка, которого только что крепко прижимала к груди, урча при этом, как собака над костью. Ребенок вскрикнул и остался лежать на земле, постанывая. При виде этой жестокости у Артура вырвался стон. Она же двинулась к нему с распростертыми объятиями, сладострастно улыбаясь; он отшатнулся и закрыл лицо руками. Но это не смутило ее, с томным, чувственным придыханием она заклинала:

– Иди же ко мне, Артур. Оставь их и иди ко мне. Мои объятия жаждут тебя. Иди, нам будет хорошо. Иди же ко мне, муж мой, иди!

В ее голосе была какая-то дьявольская сладость, он звучал как хрустальный колокольчик и подействовал на всех нас, и особенно на Артура – как завороженный, он уже протянул к ней руки. Она было метнулась к нему, но тут вперед бросился Ван Хелсинг и простер меж ними руку с маленьким золотым крестиком. Люси отшатнулась от священного символа и с искаженным от злобы лицом бросилась ко входу в склеп.

Однако в нескольких шагах от двери замерла, будто остановленная непреодолимой силой, и обернулась. В неясном свете луны и фонаря, уже не дрожавшего в руках Ван Хелсинга, стало хорошо видно ее лицо. Никогда в жизни мне не приходилось видеть исполненного такой инфернальной злобы лица. Надеюсь, никто из смертных больше не увидит ничего подобного. Нежные краски превратились в багрово-синие, глаза метали искры дьявольского пламени, брови изогнулись, будто змеи горгоны Медузы, а когда-то очаровательный рот, измазанный кровью, напоминал зияющий квадрат, как на греческих и японских масках. Если у смерти есть лицо, то мы его увидели.

Она стояла между крестом и священным препятствием, не пускавшим ее в склеп, не больше минуты, но нам это показалось вечностью.

Ван Хелсинг нарушил молчание, обратившись к Артуру:

– Ну, что скажешь, мой друг? Должен ли я исполнить свой долг?

Артур рухнул на колени и, закрыв лицо руками, простонал:

– Делайте, как сочтете нужным. Этот кошмар не может более продолжаться.

Ему стало дурно, мы с Квинси взяли его под руки. Ван Хелсинг, поставив фонарь, подошел к склепу, извлек из щелей сакральные печати и отступил в сторону. Мы были поражены: женщина, вроде бы со столь же реальной плотью, как и у нас, вдруг проскользнула в щель, через которую едва ли прошло бы лезвие ножа. С облегчением вздохнув, мы смотрели, как профессор вновь замазывал щели.

Закончив свою работу, он взял ребенка на руки и сказал:

– Идемте, друзья мои. До завтра нам тут делать нечего. В полдень здесь похороны, нам надо прийти сюда после их окончания. Друзья покойного разойдутся к двум, сторож закроет ворота, а мы останемся. Тогда-то и можно будет кое-что предпринять. Что же касается малютки, то он серьезно не пострадал, уже завтра будет здоров. Оставим ребенка где-нибудь на видном месте, чтобы полиция, как в ту ночь, сразу его нашла, и разойдемся по домам. – И, повернувшись к Артуру, тихо обратился к нему: – Друг мой Артур, на твою долю выпало тяжелое испытание. Но потом ты поймешь, что это надо пережить. Тебе сейчас плохо, дитя мое. Не убивайся, Бог даст, завтра в это время тебе станет легче. А до тех пор я не прошу тебя простить меня.

Ребенка мы оставили в безопасном месте. Артур и Квинси поехали ко мне; мы старались приободрить друг друга, а когда, едва живые от усталости, легли спать, то сон и реальность смешались для нас в одну кошмарную фантасмагорию.

29 сентября, вечер. Около двенадцати Артур, Квинси и я приехали к профессору. Не сговариваясь, мы все оделись в черное, хотя лишь Артур официально был в трауре. В половине второго мы уже прибыли на кладбище и в ожидании бродили по тенистым аллеям. Наконец могильщики закончили свои дела, и сторож, уверенный, что все ушли, запер ворота. Мы остались одни. Ван Хелсинг вместо своей обычной небольшой черной сумки принес длинную кожаную, похожую на футляр для крикетных бит и явно тяжелую.

Мы молча последовали за профессором к склепу. Он открыл дверь, мы вошли и закрыли ее за собою. Ван Хелсинг вытащил из сумки фонарь, зажег его и две восковые свечи, установив их на соседние надгробия. Когда он поднял крышку гроба Люси – Артур дрожал как осиновый лист, – мы увидели покойницу во всей красе. В моей душе уже не было любви, только отвращение к мерзкому существу, принявшему облик Люси. Я видел, каким напряженным стало лицо Артура.

– Скажите, это Люси, – спросил он Ван Хелсинга, – или дьявол в ее обличье?

– Тело ее – и в то же время не совсем. Погодите немного, и вы увидите, какой она была и есть.