Древний знак

— Все умное имеет отношение к предмету моих интересов. Мне бегло пересказали эту статью, и я хотел бы ознакомиться с нею основательней. Так вот, вернемся к моей мысли о тенях. Неделю тому назад я измерял черепа ваших саами на северном побережье. Не подумайте, я не пытаюсь доказать расовую неполноценность этих людей. Но есть иная неполноценность независимо от строения черепа. Самое страшное, когда амбиция не соответствует амуниции, когда тени претендуют на полнокровную плоть. В этих претензиях все наши беды. А саами, что ж... они вымирают себе потихоньку. И в глазах у них часто такое выражение, будто они навсегда прощаются со звездами, — единственное их богатство, которое никто, кроме смерти, у них отнять не может. Саами ваши тоже тени. Но они, кажется, не претендуют даже на то, чтобы их записали в Красную книгу, как записывают редких зверей.

— Не пойму... сочувствуете вы им или...

— Что такое сочувствие, сострадание? — снова прервал Марию Френк Стайрон. — Видимо, тоже тени... Ну, ну, не делайте испуганные глаза. Ведь может быть и такое, что я сокрушаюсь по этому поводу...

— Но вы охотник на тени... вы их расстреливаете...

— Ну ладно, хватит об этом, Мария. — Стайрон потер обеими руками виски. — Давайте о деле...

С тех пор прошло два года. Много статей и разных других материалов перевела с норвежского, датского, исландского, финского на английский Мария для доктора Френка Стайрона. Теперь вот порвала с ним свои деловые отношения, поняв, что этот человек далеко не тот, за кого себя выдает. И помог Марии уйти из странного плена Френка Стайрона журналист Ялмар Берг, который вступил с этим непонятным человеком в какую-то ожесточенную войну. Но окончательно ли освободилась Мария от гнетущего плена Френка Стайрона? Он, кажется, больше всего не мог ей простить именно то, что она с такой безоглядностью пошла навстречу Ялмару, подчиняясь внезапно вспыхнувшему чувству к нему.

После купания в горячем озере Ялмар и Мария направились в стойбище. За выступом горной террасы они вдруг встретились с отцом Ялмара Томасом Бергом и Марселем Гонзагом — человеком, который давно уже имел свои виды на этот остров. Сухо поздоровавшись с сыном, Томас Берг поклонился Марии, бережно приняв ее руку, и сказал Гонзагу:

— Представляя вам эту прекрасную женщину, я не могу не признаться, что был бы счастлив видеть ее своей невесткой.

При этих словах Томас Берг как-то свирепо глянул на сына: видимо, осуждал за то, что Ялмар до сих пор не высказывал ему никаких намерений в отношении Марии. А ведь Ялмару, пережившему лет десять назад неудачный брак, пора бы жениться во второй раз. Возможно, годы (исполнилось сорок) и женитьба хоть немного остепенят его; и он поубавит свою журналистскую прыть — ведь статьи, написанные им, порой просто повергают в оторопь. Так размышлял Томас Берг, наблюдая, с каким галантным поклоном Гонзаг целует руку Марии.

Трубно прокашлявшись, Томас Берг двинулся дальше, меряя тундру широкими шагами. Был он чрезвычайно внушительный своей статью и степенностью; светлые глаза властно и самодовольно покоились под крышей жестких бровей.

— Напрасно вы, Гонзаг, стараетесь внушить мне, что моя поморская, задубленная, освистанная всеми ветрами старомодность — вещь пустяковая, — сказал он, видимо, продолжая спор с человеком, которого не мог терпеть, как это было известно Ялмару.

— Не Гонзаг, а Марсель де Гонзаг.

— Бросьте! Не признаю я купленный вами титул барона. И где только находится лавка этих подержанных вещей? Говорят, один западный немец в тюрьму угодил за то, что продавал титулы эти направо и налево по всем законам «черного рынка». Не у него ли купили свидетельство... или как там... грамоту, удостоверяющую ту дикую нелепость, что вы стали бароном?

Гонзаг остановился с таким видом, словно был намерен требовать немедленной сатисфакции. Кстати, он любил это грозное, таящее возмездие слово, нередко употреблял его в своих политических речах, вызывая, как он сам определял, на бескомпромиссный нравственный поединок любого противника. Был этот уже пожилой господин франтоват: пышная длинноволосая прическа, над которой трудились далеко не худшие парикмахеры, холеные ногти, дорогой массивный перстень. Сейчас черные, по-птичьи округлые глаза Гонзага были полны негодования. Родом Гонзаг был из Франции, часто посещал Париж, имел там друзей и родственников. Он гордился этим, и людей той страны, подданным которой значился, Гонзаг пренебрежительно называл аборигенами.

Из-за каменной гряды тучей наплывало оленье стадо. Что-то было бесконечно древнее в величественном движении огромной массы оленей, и это глубоко чувствовал Томас Берг. Чутко вслушиваясь в неумолчный топот копыт, звон ботал, он неподвижно всматривался в лес рогов, преисполненный важности, мудрости, достоинства, словно полководец, наблюдавший за развертыванием своей победоносной армии. Он не только разумом, но особым чутьем угадывал жизнь огромного оленьего стада, где были свои настроения, повадки, тайны, свои законы.