Древний знак

— Но представьте себе, — воскликнул Ялмар, — они пытаются соотносить все это со здравым смыслом!.. И началось это давно, — продолжал он, испытывая искреннее волнение первооткрывателя истины, хотя понимал, что в человечестве об этом говорят века и века. — Сначала алчный не атомной бомбой замахивался, а поднимал палицу и ревел утробно: «Это мое и это мое, и только мое!» А тот, кто палицу превращал в молоток, предпочитая не убивать, а создавать все необходимое для жизни человека, постепенно приходил к здравой мысли: почему вещи, которые он создает, присваивает себе алчный?

— Действительно, почему?! — изменяя своему бесстрастию, в сердцах спросил Брат гагары. — Может ли что-нибудь еще вот так же быть дальше от здравого смысла? Где алчность, там злоба, хитрость, обман, лицедейство. Где алчность, там бывает даже убийство...

— Где алчность, там нет братства, — возвел в степень высшей мудрости слова Брата гагары хранитель священной трубки Брат совы.

«Вот, вот, братство!» — мысленно сказал себе Ялмар. Он понимал, что здесь придают особое значение вещам, которые звучат, как говорится, азбучной истиной. Можно судить об этих людях как о наивных существах, как о детях, у которых еще очень чистое и определенное представление о том, что есть добро, а что зло; глаз их четко различает белое и черное, поскольку они не притупили остроту зрения туманом казуистики, софистики, демагогии, туманом, блуждая в котором, иные начинают верить, что черное есть белое, а белое — черное. Да, можно называть их наивными детьми. А между тем они мудры. И потому бесконечно мудры, что их вера в азбучные истины лежит в основе самой древней мечты человечества о братстве.

Мечта о братстве, о равенстве. Она лежит краеугольным камнем в основе всех нравственных исканий. Ведь еще когда было спрошено устами героя произведения славного английского писателя Ленгленда: «Когда Адам пахал, а Ева пряла, кто же тогда был дворянином?» Здравый вопрос, ответ на который все ставит на свое место в определении истинных нравственных ценностей. Ну, ну, ответь, ответь на этот вопрос каждый, кто тщится доказать, что право быть магнатом и властвовать над другими дано от бога...

Требовал Ялмар от своего воображаемого противника ответа на здравый вопрос и думал о том, что сам-то он не просто в чем-то просвещает этих, возможно, наивных, но здравых людей, а держит перед ними экзамен на понимание той неистребимой мечты человечества о братстве людском, которая как раз и выдерживает испытание силой самого здравого мнения.

— Я знаю, там, на Большой земле, есть Дом мудрецов, где, вероятно, тоже курят трубку здравого мнения, — сказал Брат совы, поправляя костер. — Как думаешь, могли бы они пустить нас к себе и выслушать наше, как мы его понимаем, здравое мнение о необходимости истинного братства, которое предают алчные?

И опустил в смущении и в горьком стыде лицо Ялмар.

Нет, ведь не выслушают их в нашем парламенте. А если бы и случилось такое, дикарями бы обозвали. А истинного дикаря, который занес ядерную палицу над земным шаром, полагая, что он никогда еще не обладал такой силой, такой возможностью, как сейчас, чтобы властвовать над миром, этого дикаря выслушивают благоговейно, как мессию. Так кто же дикарь: Брат совы или этот «мессия»?

— Я понимаю, ты не хочешь лгать, — сказал с уважительным сочувствием Брат совы. — Никто там наше мнение не стал бы выслушивать.

Брат зайца, поглядывая на Ялмара, в какой-то нерешительности потрогал раздвоенную губу — олень рогом еще в детстве ударил.

— Прости меня, Ялмар, но я хочу тебя спросить. Твой отец, а наш хозяин, признает ли он в мыслях твоих силу здравого мнения?

Не сразу поднял голову Ялмар... Брат зайца с прямотой человека, идущего от солнца, выдержал его взгляд.

— Нет, отец согласиться со мной не может. Для него «мое» — высший закон жизни.

— Что ж, прими нашу трубку, — сказал Брат совы. — Ты был откровенным даже тогда, когда речь зашла о твоем отце. Я не скажу, что мы очень любим его. Но он твой отец и человек, и пусть да будет в нем сила здравого мнения...

Ялмар вышел из чума и вдруг столкнулся лицом к лицу с Габриэлом Фулдалом, которого здесь считали колдуном и называли Братом луны. Сложным было чувство Ялмара к этому человеку. Он и глубоко сочувствовал ему, понимая, что перед ним жертва жестокого мира, и чуждался его, не всегда веря, что видит больного, полагая, что тут налицо случай какого-то странного падения.

Высокий, сутулый, с длинным узким лицом, Фулдал выглядел неприкаянным, однако он не производил впечатления человека безобидного.