Древний знак

— Представь себе, именно разумное. Носитель мысли. — Светлобородый слегка постучал себя по лбу. — И ему изумились бы как истинному чуду. Да он и есть, в сущности, чудо!

— Скажи, пожалуйста, я и вдруг чудо, — несколько смущенно произнес рыжебородый с одутловатым лицом.

— А тут вот тебя считают не таким и разумным, а о чуде лучше уж и не говорить. Даже ты сам для себя, в собственных глазах, пожалуй, никакой цены не имеешь...

— Ты прав, уважаю я себя маловато. Да и вас заставить себя уважать не сумел.

— А жаль. В этом есть какая-то обиднейшая несправедливость. Ведь ты человек. Ты действительно чудо, может быть, единственное, если не считать других землян, на всю вселенную. Ну почему, почему мы не можем глянуть на Землю со стороны, почему не можем глянуть на этот цветок как бы с Марса? Почему не можем просветленно переоценить или, в конце концов, достойно оценить все это многообразие жизни, которое даровано тебе какой-то щедрейшей космической судьбою? А что, если такого чуда, как Земля, нет нигде во всей вселенной? Тогда мы с нашим отношением к ней... безмозглые тупицы, космического масштаба преступники. Ну как повернуть сознание человека, чтобы он вышел из своего состояния каннибализма? Да, если бы растоптал цветок, ты был бы каннибал, понимаешь?

— Вот прицепился!

— Я другой раз лягу на землю, смотрю в небо и кричу мысленно на всю вселенную: живое, отзовись! Мы измучились тут за века и века в чувстве какого-то космического сиротства. А потом ловлю себя на мысли, что вот так же, как ко вселенной, надо обращаться к малой букашке: живое, отзовись, умоляю, не порывай со мной связи, не оставляй сиротою...

— Тебе бы стихи писать или пастором — проповеди читать в храме, — растроганно сказал чернобородый, лежа на земле и с тоскою глядя в небо, — а ты по тундре бродишь, камешки для Гонзага обнюхиваешь...

— Не напоминай мне об этом типе, — страдальчески попросил светлобородый. — Сегодня я ему скажу. Такое скажу! Послушай ты, скотина, скажу я ему, проваливай отсюда как можно дальше. Оставь эту землю местным людям. Здесь нет ни черта, кроме камней.

Светлобородый встал, странно огляделся и продолжил вполголоса с таинственным видом:

— А я его сегодня напугаю. Я сам здесь испытываю непонятное чувство... здесь есть тайна... жуть какая-то, как в Бермудском треугольнике. Здесь дух какой-то живет. Не вздумайте его растревожить! Вот что он услышит от меня! — И, уронив вдруг вяло руки, закончил угрюмо: — Все. Почесал когтищами душу, и хватит. До крови расцарапался. Надо идти.

Белые люди вскинули рюкзаки и винтовки за спины и пошли. Светлобородый повернулся, приветливо помахал Чистой водице. Девочка подняла руку и медленно помахала ему в ответ. Долго смотрела Чистая водица вслед белым людям, размеренно шагавшим по тундре в глубь острова, наконец перевела взгляд на цветок, бросилась перед ним на колени. Не рассчитав, больно ударила о камень колено, сморщилась, закрыв глаза, дожидаясь, когда утихнет боль. Наконец склонилась над цветком, сказала, прикрывая рот рукой:

— Вот видишь, я тебя спасла... Я Хранитель.

Долго сидела Чистая водица рядом с цветком пригорюнившись, даже щеку рукой подперла, как это умеют делать только взрослые женщины, когда на них находит печаль. Вывел ее из такого состояния Брат медведя.

— Ты что это, доченька, так грустно смотришь на свой цветок? — спросил он, сначала прокашлявшись, чтобы не напугать дочь.

Чистая водица медленно повернула голову, глядя на отца не по-детски печальными глазами.

— Тут были белые люди. Один из них хотел наступить на цветок, но второй не позволил.

— Вон те? — спросил Брат медведя, показывая на идущих по тундре людей.

— Они.

— Геологи, — угрюмо сказал Брат медведя и, усевшись рядом с дочерью, уставился на цветок, глядя на него точно так же, как только что смотрела Чистая водица.

— Скоро зима. Цветок замерзнет, — грустно сказала Чистая водица.

— Ты маленький чум над ним поставишь. Я тебе помогу. Цветок зиму проспит в чуме, а летом опять зацветет.

Вынув из кармана замшевый мешочек, Брат медведя вытряхнул из него на землю фигурку, вырезанную из моржового клыка, несколько напильников и ножичков, скребков разной величины. Чистая водица подняла с земли фигурку, долго рассматривала ее, наконец спросила:

— Это что будет?

Долго молчал Брат медведя, изредка затягиваясь из трубки, наконец ответил:

— Талисман.

— Кому?

— Жене Хольмера. Хольмер, который берег зверей. А его за это скверные убили. Да, да, есть скверные. Я сделаю талисман, в котором жена узнает лик своего мужа.

Чистая водица с любопытством разглядывала костяную фигурку.

— Кажется, и вправду похоже на Хольмера. Он всегда мне гостинцы давал.

— Ну, может, и не очень похоже. Пусть будет хотя бы намек.

Поднявшись на ноги, Чистая водица всмотрелась в даль, в ту сторону, где паслись олени, и сказала:

— Что-то Белый олененок не идет ко мне. И я без него тоскую.