Древний знак

Да, я, Хранитель, свидетельствую, что Чистая водица едет на Волшебном олене с доброй миссией спасения великана, едет с доброй надеждой, что великан благополучно выйдет именно в ту долину, где рос и должен был расти и нынче, и завтра, и вечно ее цветок, которого не любит росомаха, — уродливое боится прекрасного. Вот, вот с какой миссией едут отец и дочь на Волшебном олене! Именно на Волшебном олене, хотя он не везет нарту, а бежит и бежит по солнечной долине, куда боится вступить росомаха...

Обо всем этом свидетельствую я, Хранитель. Я понимаю себя как разумное начало, как волю к жизни, как людскую историческую память, как сказочное нечто, которое часто является сутью многих истинно добрых реальных человеческих поступков, — так мне ли не знать, в какой путь отправился со своей дочерью Брат медведя?

Хранитель исчез. А Сын стал просто оленем и помчался по тундре, оставляя далеко позади себя упряжку. Звенел колокольчик, и Сын чутко прислушивался к его звону, и ему казалось, что это звенит его кровь, звенит все его существо от восторга, какой бывает лишь при стремительном беге.

Не скоро Сын унял свой бег, постоял, переводя дыхание, и помчался назад, навстречу бегущей упряжке.

— Ну вот, ты и вернулся вовремя, — сказал благодушно Брат медведя. — Нам пора и отдохнуть.

Брат медведя выбрал для отдыха ровное место у небольшого озера, где было много травы, выпряг оленей, отпустил пастись. Чистая водица побежала к озеру, напилась воды, зачерпывая ладошками, освежила лицо и рассмеялась от счастья. Она долго осматривалась вокруг и вдруг, заметив в траве цветок, побледнела и медленно пошла к нему, словно боялась, что цветок примерещился ей и потому в любое мгновение может исчезнуть. Она подошла к цветку с расширенными, изумленными глазами, медленно опустилась на колени в траву и тихо сказала:

— Это, значит, ты... ты и есть сын того цветка, я сразу тебя узнала.

Девочка поднялась, внимательно вгляделась в траву и увидела еще несколько цветков, а потом еще и еще.

— О, как много у тебя детей! — воскликнула она, обращаясь к тому прошлогоднему цветку, который все время жил в ее памяти.

Это было для Чистой водицы поразительно: не один, не два, а много, много цветов; вот бледно-розовый, вот синий, желтый и совсем-совсем белый, как пух лебедя. И тут уже не выдержала Чистая водица, закричала:

— Папа! Беги сюда! Беги скорее! Ты посмотри, что я нашла.

По-медвежьи ковыляя, Брат медведя подбежал к дочери. Чистая водица предупредительно вскинула руку:

— Осторожней! Тут дети...

— Какие дети, птенцы, что ли?

— Да нет, дети нашего цветка.

Брат медведя всмотрелся в траву, и лицо его стало непостижимо похоже на лицо дочери.

— Удивительно, — наконец тихо промолвил он. — Как я не заметил их сразу...

Плыло над островом солнце, и казалось, плыл сам остров в солнечном мареве. Садились на озеро и снова взлетали утки, гуси, лебеди. Птицы еще не начали менять маховые перья. Крики их наполняли души отца и дочери ощущением праздника. Брат медведя был мастер подражать птичьим крикам, чем приводил в восторг свою дочь.

— А ну, покрякай по-утиному.

— Э, по-утиному кто не сможет. Ты вот попробуй по-лебединому.

Приложив рупором руки ко рту, Брат медведя закрыл глаза, настраиваясь, и запел: «Куги‑и‑и, куги‑и‑и, куги‑и‑и». И лебеди чистосердечно приняли поклик, поплыли всей стаей к берегу, медлительные, величественные.

Налюбовавшись лебедями, Брат медведя принялся запрягать оленей, чтобы продолжить путь. Чистая водица тем временем прощалась с каждым из цветков.

— До свидания, Брат солнца. До свидания, Брат звезды постоянства. И с тобой прощаюсь, беленький цветочек — Брат лебедя... Пусть зреют в вас зернышки. Пусть ветер разносит их во все стороны. Будущим летом я увижу ваших детей...

И снова мчалась упряжка по бесснежной тундре, подминая траву. Прошло еще много часов, и путешественники наконец прибыли на место прошлогодней стоянки. Не выпрягая оленей, Брат медведя оглядел круглые проплешины в редкой траве. Их было ровно столько, сколько возвышалось здесь прошлым летом чумов. Чистая водица угадала место своего чума, подняла ржавую консервную банку, покрутила ее в руках, будто что-то припоминая, бросила наземь. Но ее поднял Брат медведя, сунул под шкуру, устилавшую нарту.

— Ну что ж, поедем к нашему чумику над цветком, — торжественно объявил он. — Тут, как ты помнишь, недалеко. Вон у того холма, на котором торчат камни. Там и распряжем оленей, поставим палатку, заночуем.

— Можно я пойду пешком, как ходила в прошлое лето к моему цветку? — почему-то очень робко спросила Чистая водица.

— Конечно, можно. Иди. А я тут соберу кое-что из прошлогодних обломков для костра. Будем кипятить чай.

Сначала Чистая водица шла медленно, потом побежала так, что развевались на ветру красные ленты в ее косичках.

Но вот она остановилась, словно споткнувшись, и долго стояла, прижав руку к гулко бьющемуся сердцу. Нет, она еще не видела отсюда, как выглядит чумик, он пока лишь стоял в ее памяти. Да возможно, уже и нет его, возможно, ветром сдуло, весенним паводком смыло.