Дробь

Дамы приветствовали гостей улыбками и ожиданием ништяков, завидев пакеты, они недвусмысленно остановили свой взгляд на них. Тор побеседовал с дамами на предмет планов на вечер, в итоге мы оказались в их комнате, растолкали пиво в промежутки между мусором на полу, пили с горла, дамы угощались противоядием от действительности в количестве 3 таблетки на персону. Мы обсуждали последние новости города, спорили, улыбались, слушали музыку (Тор предпочел фоном (sic!) спидкор и брэйкор, пояснив это тем, что таблетки любят активную, быструю музыку). Мы выпивали, вспоминали всякие занятные подробности своих никчемных жизней, обсуждали планы на будущее, говорили о музыке, фильмах, книгах, философии, пьянстве, сексе. Мы были почти людьми, мы проводили совместный досуг, культурный отдых, мы вели себя так, словно мы вполне нормальные, ведь этим вечером у нас было оправдание для того чтобы быть самими собой и вести себя так, как нам хочется — у нас был миорелаксант центрального действия и алкогольные напитки.

Мышцы начало потягивать, какой–то приятной болью, схожей с той, с которой я просыпался после смены, работая грузчиком, или на утро после внезапно возникшего энтузиазма (да–да у меня бывает такое) и тяги к занятиям спортом. Я тогда подумал, что я — каучуковая жвачка для рук, а потому решил размяться и слезть с дивана.

Я подошел к окну и свесил туловище вниз, увидев наитипичнейший двор из тех, что я пытался описывать ранее: сломанные домофоны, обоссаные песочницы, в которых играли детишки, разукрашенные дешевой облупившейся краской детские площадки, молодые люди на скамейках, ведущие светские беседы, закинув ногу на ногу, девятиэтажки напротив — такие огромные и величественные, как мне тогда казалось. Хотя мне тогда все казалось как минимум приемлемым, что для человека, привыкшего исходить желчью направо и налево, мягко говоря, необычно. Я смотрел на эти убогие девятиэтажки и думал о том, что это все творение рук человеческих, о том, как здорово, что есть такая штука как цивилизация (Данилевский со Шпенглером в этот момент ворочались в котлах сатаны), о том, каких высот достигло человечество, раз может возводить такие огромные бетонные параллелепипеды с окнами и дверями, отоплением, водопроводом, газом, электричеством и даже! интернетом! Это ведь чудо — думал я — человек — это чудо из чудес, и впрямь венец творения, и не стоит сюда приплетать колонии муравьев или термитов или пчелиные соты, это кардинально разные вещи, думал я. Я думал позитивно, настолько позитивно, что где–то внутри меня нарастал бунт, орды духовной оппозиции проводили марши несогласных, кричали в рупоры о ничтожности человечества и духовной гибели цивилизации. Но внутриличностный митинг был подавлен.

Я глядел на детей, игравших на площадке, смотрел на эти разукрашенные во все цвета радуги нагромождения из досок и металла, лесенки, брусья, турники, радужки, грибочки со скамейками — почему они такие отвратительно пестрые? Почему, когда я был ребенком, меня так влекли эти яркие безвкусные цвета, блестящие машинки, радужные аттракционы, разноцветные игрушки — все вычурное, бросающееся в глаза? В какой момент своего детства я вдруг перестал радоваться ярким цветам? Сейчас я бы выкрасил всю эту площадку в какой–нибудь стильный матовый черный, сидел бы там, в полном одиночестве, а дети даже не стали бы смотреть на нее. Когда и из–за чего меняется это восприятие цвета? Я пытался вспомнить момент «перехода на темную сторону», наверное, это что–то подростковое, где–то в возрасте 11–12 лет, когда я впервые стал выряжаться в черные футболки, растить волосы и красить их остатками маминого брилианса или палетт, слушать мэрилина мэнсона и найн инч нэйлс и таскать кожаные напульсники с клепками. Хуй его знает, почему так произошло, вся эта тонкая психология может найти 1001 причину такого перехода — дрянная семья с пьянством и побоями, низкий статус в классе (вечно гнобимый омега–аутсайдер в затасканных джинсах, оставшихся от старшего двоюродного брата или отчима, с сальными волосами и дурными манерами), тотальная нищета, семейный тоталитаризм, телевидение и прпрпр. Конкретного ответа никто не даст, только абстрактные гипотезы, выдаваемые за аксиомы лишь потому, что некий бородатый (или безбородый — не суть) хер когда–то написал монографию и нашел пару–тройку эмпирических и теоритических подтверждений — но ведь для такой науки как психология — это все херня, нас в мире 7 миллиардов, эти выборки в 50–100–1000 человек равноценны моим глупым рассуждениям о природе вещей.