Читаем Дробь полностью

Слово «Мы». И не только «Мы», а все местоимения типа «нам», «у нас» и «наш». Со словом «наше» все обстоит критически строго и максимально опасно, поскольку, как только в обиходе и лексиконе обреченных возникает все чаще что–то «наше» — это есть верный знак приближения погибели. Эти местоимения намекают на наличие некой общности, совместности, двусторонности, а, соответственно, неполноценности и увечности. Ведь как только у обреченных появляются некие общие «Их» идеи, ценности, мечты, планы, вещи, в общем, разного рода материальные и духовные блага – именно тогда у них возникает общий наручник на двоих, который, как и в случае выше, лишь по началу будет казаться комфортным и надежным, со временем лишь сильнее стягивая и впиваясь в запястье. Если в вашей жизни возникает что–то «Наше», значит что–то «Мое» вместе с этим уходит, кусочек свободы уходит с молотка. Это некий коммунизм для двоих, общежитие, двухстороннее раскулачивание. Подобие кругов Эйлера, накладывающихся один на другой, теряющих тем самым кусок своей собственной площади, в обмен на кусочек общей площади. Чаще всего «Наше» является лишь умело навязанным «Моим» одного из обреченных. Ведь, по сути, большинство отношений строятся на взаимном навязывании: навяжи свои вкусы, навяжи свои ценности, навяжи свои планы, свои мечты, взгляды, потребности, установки, свои идеалы, морали, шаблоны жизни, устремления, заставь смотреть на мир через «Твои» линзы и они станут «Вашими». В итоге, все это нагромождение, эта вавилонская башня навязанностей превращается в крепкий узел привязанности или, как принято говорить, крепкие узы отношений, ну или если быть совсем уж наивным – нерушимую любовь. Идеалом в данной ситуации будут два абсолютно тождественных круга Эйлера, которые будет возможно наложить друг на друга, не оставив не одного зазора в площади. Это, наверное, и будет та самая мифическая любовь, но нет необходимости быть именитым психологом, чтобы понять, что это миф, что это невозможно, это все сказки и глупости, существующие лишь в вакууме. На деле же все чаще всего превращается в пресловутый конфликт, конфликт одного «Моего» с другим «Моим», в котором никто не хочет навязанного «Нашего». Хотя, по началу, каждый из обреченных с радостью принимает чужое «Мое» и дарит свое «Мое», добровольно создавая «Наше», но это лишь до поры до времени, до тех пор, пока общая площадь кругов не вырастет настолько, что начнет задевать какие–то личные, интимные, ранее неприкасаемые свободы. Тут рождается протест, отторжение, ссоры, проверки переписок, подозрения, требования, маленькая диктатура, «Тебе есть, что скрывать от меня?». Местоимение погибели, местоимение зависимости, местоимение несвободы, способное скрепить лишь сферическую любовь в вакууме.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Тихий Дон
Тихий Дон

Вниманию читателей предлагается одно из лучших произведений М.Шолохова — роман «Тихий Дон», повествующий о классовой борьбе в годы империалистической и гражданской войн на Дону, о трудном пути донского казачества в революцию.«...По языку сердечности, человечности, пластичности — произведение общерусское, национальное», которое останется явлением литературы во все времена.Словно сама жизнь говорит со страниц «Тихого Дона». Запахи степи, свежесть вольного ветра, зной и стужа, живая речь людей — все это сливается в раздольную, неповторимую мелодию, поражающую трагической красотой и подлинностью. Разве можно забыть мятущегося в поисках правды Григория Мелехова? Его мучительный путь в пламени гражданской войны, его пронзительную, неизбывную любовь к Аксинье, все изломы этой тяжелой и такой прекрасной судьбы? 

Михаил Александрович Шолохов

Советская классическая проза
Белые одежды
Белые одежды

Остросюжетное произведение, основанное на документальном повествовании о противоборстве в советской науке 1940–1950-х годов истинных ученых-генетиков с невежественными конъюнктурщиками — сторонниками «академика-агронома» Т. Д. Лысенко, уверявшего, что при должном уходе из ржи может вырасти пшеница; о том, как первые в атмосфере полного господства вторых и с неожиданной поддержкой отдельных представителей разных социальных слоев продолжают тайком свои опыты, надев вынужденную личину конформизма и тем самым объяснив феномен тотального лицемерия, «двойного» бытия людей советского социума.За этот роман в 1988 году писатель был удостоен Государственной премии СССР.

Владимир Дмитриевич Дудинцев , Джеймс Брэнч Кейбелл , Дэвид Кудлер

Фантастика / Проза / Советская классическая проза / Современная русская и зарубежная проза / Фэнтези