Одеяло убежало, но к чему нам одеяло… Пеньюар!
Хочешь сладких апельсинов, либермановских ноктюрнов, Щедрина?
Да, я – щедрый, да, я – гадкий, несуразный поросенок, ну и пусть:
У тебя такие руки, что сбежали даже брюки. (Умолчим.)
У тебя такие ноги, что сбежались даже боги поглазеть.
74
Cosi fan tutte[1]
.4
В Светиной комнате кремового цвета, в коньячном лаке фортепиано плывет Мария Каллас, хрестоматийно сложив руки в длинных перчатках, плюшевый медвежонок подозрительно поглядывает туда, где в бледно-салатовой рамке смущенно улыбается газетный Евгений Кисин, давший сольник на променадном концерте Би-би-си, Мадонна в бирюзово-голубом обещает
Света лежит в неправдоподобно белоснежном сугробе из рюшечек и оборочек, такое постельное бывает только в сказках и иностранных журналах, оно не сочетается с темноволосой Светой, или Света не сочетается с ним и с прекрасной кованой кроватью, вензелями на ее спинках, розовыми тапочками на полу и всем этим тесным, изящным уютом разом.
– Принесла? – спрашивает Света. – Жутко хочется курить. Почти сутки проспала, без единой затяжки. – Несмотря на свой недавний мертвецкий сон, Света не выглядит ни свежей, ни бодрой. – Найди там зажигалку. В ящике. Папа?.. Подумаешь, плевать я на него хотела. Спасибо, что дверь тебе открыл. Он знает и не заходит в мою комнату, слишком много чести. Мама у своего хахаля, почти окончательно съехала. И отсюда съехала, и с катушек… Курить неразумно не только при простуде, не переживай. Тем более нет никакой простуды. Я ее выдумала. Но ты будешь молчать об этом. Не то мне крышка. А тебя я просто убью. Если проболтаешься.
В ящике туалетного столика лежат исписанные бумажки, блокнот, несколько карандашей, оранжевый маркер и тонкий скотч. Зажигалка спрятана глубже. Рука, выудившая ее, отражается в туалетном зеркале, щелкает, проверяет, рабочая ли, высекает огонь.
Света нетерпеливо выхватывает сигарету, закуривает, как грузчик в порту, окончательно выпадая из образа чистюли и недотроги, восседающей на подушке, и нет, Света – не дама полусвета, обыкновенная девчонка с колтунами на голове и сильно осунувшимся лицом. Морщась, она тянется к столику, берет креманку и стряхивает пепел прямо в нее.
– Сигаретка моя насущная, даждь нам днесь, – хрипло смеется Света. – Наконец-то. Сейчас должно полегчать. Я тебе завидую, – говорит она без всякого перехода. – Ты такая рассудочная. Такая талантливая и такая рассудочная, надо же! Это несправедливо. А я – сумасбродка. Не знаю, когда научусь голову включать. Покури тоже. Как хочешь. Я расскажу тебе, мне некому. Ты же моя подруга. Единственная, настоящая. Ты замечала? – чем старше мы становимся, тем меньше тех, кто знал нас в самом начале. Хотя, в сущности, мои одноклассники-придурки тоже меня не знали. У меня никогда не было никого, кто слышал бы музыку так же, как я, только ты – и это идеальное совпадение.
Воздух в комнате становится сизым от Светиной сигареты. Она снова морщится, как от боли, говорит:
– Если бы ты знала, как я хочу вернуться назад, мне суток вполне хватило бы, чтобы все разрулить, вон Золушка за вечер выкрутилась. Сейчас мне так плохо, что хочется броситься в Свислочь, так страшно и тошно. Понимаешь, я ведь думала, что все держу под контролем – не то что другие, и чутье не подведет меня. Ничто не предопределено – так я считала, никакой судьбы не существует, той судьбы с большой буквы, о которой нам талдычили в детстве взрослые. А ты как думаешь? Я – не знаю теперь, я теперь ничего не знаю. Наверное, каждый сам себе выбирает жизнь. Но не всегда правильно. И вот, впервые оказавшись перед выбором, я просчиталась. Причем дважды. Я допустила уже две роковые ошибки. Для начала мне не нужно было спать с этим придурком. Не знаю, почему он произвел на меня такое сильное впечатление… наверное, потому, что слишком шумно восхищался тобой. Не могу понять, что на меня нашло. Упс, кажется, я насчитала уже три ошибки. Первая в том, что я увела у тебя парня.
Одним движением Света тушит окурок о тонкий фарфор креманки. И начинает плакать. Слезы беспрепятственно катятся по ее щекам.