– Но совесть по этому поводу меня не мучает, нет. В каком-то смысле я спасла тебя. Ты должна быть мне благодарна. Знала бы ты, как мне гадко сейчас. Еще и кровит постоянно, по-моему, это не совсем нормально… Ты не представляешь, через какие унизительные процедуры я прошла. Наверное, наверное, это был неправильный выбор. Но и задача была со звездочкой. Я сделала вакуум, – говорит Света. – Но ты такая балда, ты небось и понятия не имеешь, что это такое.
46
Хочется узнать о ком-то больше, чем о себе, о себе не хочется знать ничего, это знание постыдно и страшно почти всегда, почти всегда знания о себе – это знание о нашей беспомощности, неспособности, бренности, лености, остальных семи грехах, если мы вообще знаем что-нибудь о себе, кроме того, что не способны испечь торт, только идиотский яблочный пирог, только блинчики без творога, а чужая жена умеет с творогом, даже с ливером, что такое ливер, ты не знаешь, там, где ты росла, это легкие, которые нужно нудно проворачивать в мясорубке, предварительно сварив, свиные или говяжьи легкие, можно добавить прочие потроха, как это называется, все эти внутренности, сердце тоже можно добавить, свиное сердце, говяжье сердце, человеческое разбитое сердце, мама, я не способна приготовить блинчики, почему ты меня не научила, мама, мелкорубленый лук вместе с этим фаршем из ливера смешать и зажарить до готовности, такая начинка, твой отец очень любит такие блинчики, и блинчики с творогом, и яблочный пирог, можно украсить его мараскиновой вишней, допустим, торт ты не умеешь тоже, мама, не ври мне, никто не пек торты в те годы, и сейчас никто не печет.
Мы хотим узнать больше о человеке, которого больше нет, когда его уже нет, до этого нам было безразлично, фиолетово, по барабану, сведения о нем нас не трогали и не касались, сколько раз ты касалась этой заколки? Сто? Тысячу? До этого нам часто неинтересно и некогда, мы торопились – прочь, мы не спешили – к… мама, кого ты любишь больше: меня или папу, или заколки, или распущенные, или блинчики с творогом, или яблочный пирог? Когда становится поздно, мы хотим узнать, можно ли было любить больше, чем мы любили? Можно ли было проявить это не как негатив, не как советскую пленку, позитивнее проявить, красочно проявить, чтобы человек был уверен, чтобы я / ты / мы были уверены, что он уверен в нашей любви.
Нет весов для любви, нет линейки, способной ее измерить, не существует динамометра, способного зафиксировать ее силу, есть только время, которое я не тратила на тебя, есть только мысли, которые я не заполняла тобой, не обратила в твою пользу, потеряла. Так теряют сознание. Как будто я большую часть отпущенного нам времени не в себе была – где я была вообще, чем занималась, – почему лишний раз не обнимала тебя? Почему не проводила с тобой каждую свободную минуту? Было ли тебе известно, как я люблю тебя? Достаточно ли тебе было силы моей любви? Я боялась избаловать тебя своей любовью. Я боялась. А уж в чем в чем, а в страхе я всегда была непревзойденной. Только я так умею бояться. В этом мне нет равных. Я – чемпион мира по страху, весь пьедестал мой. Для того, кто сам начался со смерти, это пара пустяков – быть гонимой страхом и панически бояться всего на свете, а больше всего – себя. Это мне на роду написано. Есть, спать, плакать, заниматься любовью, даже смеяться, даже ненавидеть, но никогда не отпустить себя, не изъять из себя ожидания худшего, ожидания расплаты, ожидания потерь, вот этого:
Помнишь, я рассказывала тебе о золотой пластинке, отправленной в космос на аппарате «Вояджер», с записью важной информации для инопланетных цивилизаций: пятьдесят пять приветствий на разных языках, сто шестнадцать изображений, закодированных в аудиосигналы, полсотни голосов и звуков живой природы и двадцать семь музыкальных произведений, среди которых второй «Бранденбургский концерт» и «Весна священная». Тебе, в свою очередь, нравился только Вивальди и незамысловатые «Картинки» Мусоргского, если я правильно помню, мне кажется, я ничего не помню. Что у меня осталось от тебя? Почему у меня нет такой золотой пластинки твоего имени? Почему в моей голове куча ненужной информации, но ничего, что позволило бы поймать тебя и не отпускать?
Что я знаю о тебе? Мы любили разную музыку, мы любили разные цвета, один и тот же пирог, потому что я не умею другой, но ты зовешь его шарлоткой, а я просто – пирог, наши парные халаты висят, обнявшись, в ванной, я тебя никогда не увижу.