Думай как великие. Говорим с мыслителями о самом важном

Золотой век Нидерландов продолжался, однако над первой в истории свободной буржуазной республикой начали собираться тучи. Династия правителей Оранских, возглавлявшая и символизировавшая собой революцию, прервалась, когда от болезней скончались сразу несколько ее наследников. Англия со своим сверхмощным флотом все сильнее теснила позиции голландцев в международной морской торговле, а кроме того, захватила часть нидерландских колоний. Религиозные распри внутри страны тоже нарастали, несмотря на политику веротерпимости. Французский король-солнце Людовик XIV, бывший союзник Голландии в войне против Испании, теперь готовил большую армию, чтобы отобрать у Нидерландов их южные провинции (ему не удастся это сделать, но позже эти территории все же станут независимой страной – Бельгией).

Я оказался личным врачом временного руководителя Голландской республики. Тот был видным дипломатом, интеллектуалом, сумевшим объединить страну в это непростое время, выпускником Лейденского университета, и по сей день одного из ведущих в Европе. Сам Лейден примечателен не менее живописной, чем в Амстердаме, системой каналов, но в остальном, кажется, намного тише и провинциальнее столицы.

Мой патрон получил письмо, выражавшее обеспокоенность состоянием здоровья молодого, но уже знаменитого в ученых кругах еврейского философа, который, в соответствии со своими убеждениями, жил одиноким затворником в деревушке рядом с Лейденом. Студенты и преподаватели университета навещали его, но тот упорно отказывался от чьей-либо помощи – как денежной, так и по хозяйству. Многие проклинали этого человека за его, с их точки зрения, «дьявольскую» философию, в равной мере направленную против любой веры – христианской, еврейской, мусульманской. Напротив, ученые считали его хоть и неоднозначным, но ярким и самобытным мыслителем. К сожалению, этот молодой еще человек с ранней юности страдал тяжелой, неизлечимой формой чахотки. Летом, благодаря теплу, фруктам и прогулкам, его состояние обычно улучшалось, он чувствовал себя почти здоровым, активно работал над своими трактатами. Но холодными и сырыми зимами болезнь обострялась, напоминая о себе долгими мучительными приступами кашля.

Голландская республика тех лет на весь мир славилась свободомыслием. Но этот, признаюсь, действительно странный человек казался отчаянным бунтарем против всех устоев даже по меркам своей страны. Он родился в Амстердаме в семье богатого еврейского торговца, эмигранта из Португалии. Мальчика назвали Барух («благословенный»), но позже он на латинский манер стал называть себя Бенедиктом. Барух с детства выделялся памятью и интеллектом: в десять лет он уже знал наизусть Библию и Талмуд, позже освоил несколько языков. В четырнадцать лет лучшие преподаватели Торы в Амстердаме избегали споров с ним на занятиях и во время бесед после служб в синагоге, так как всякий раз он даже признанных знатоков выставлял неучами.

Отец не чаял души в сыне, тому предрекали карьеру великого раввина, блестящего знатока иудейской религии. Эти надежды рухнули, когда Баруху исполнилось шестнадцать. Во время дружеской посиделки с приятелями-ровесниками, тоже выходцами из богатых еврейских семей, он произнес страстную речь, в которой назвал Ветхий Завет книгой, написанной недалекими фанатиками веры, которая «содержит в себе столько ошибок и очевидных противоречий, что ее нельзя назвать голосом Бога». Об этом стало известно, и Баруха по-хорошему призвали одуматься. Ему предложили немалую сумму в тысячу флоринов за то, чтобы он в синагоге публично признал свои взгляды детской бравадой и попросил у общины прощения. Однако юноша стал упорствовать, постепенно становясь изгоем, противопоставляющим себя всем: семье, соседям, общине в целом.

В двадцать лет с небольшим произошло несколько тягостных для него событий: внезапно умер его отец, завещав свои богатства сестрам Баруха и оставив того без гроша (Спиноза был равнодушен к деньгам, но сильно задет этим морально). Он влюбился в девушку-нееврейку, но ее отец не давал согласия на брак без того, чтобы юноша перешел в христианство, на что не соглашался уже сам Барух. Наконец, после печати первых трактатов его окончательно прокляла еврейская община, наложив на него херем. В древней Иудее это проклятие влекло смертную казнь и сожжение дома и имущества в земной жизни, а в загробной – означало прямой путь души вероотступника в преисподнюю.