Душа убийцы — 2

Он был хорош в своем детском смущении. Глаза его бегали по столу, опасаясь столкнуться с моими глазами. Крутой лоб мыслителя, весь в каплях нота, навис над остатками нашего пиршества. Передние конечности упали вниз, на колени, а локти странно ходили над крышкой стола; легко было представить, как там, на коленях, ладони терзают друг дружку. Мне оставалось приставить дуло к виску и щелкнуть курком: он был прижат мною в угол. Но мне хотелось растянуть миг торжества.

— В конце концов, авторство — дело десятое! — наяривал я. — Ну, знаем мы имена авторов четвероевангелия, но им-то от этого ни жарко ни холодно! Как только произведение создано, так оно начинает свою новую, отдельную от автора жизнь!

Труев откинулся на своем стуле. Передние ножки оторвались от пола, стул скрипел под тяжестью Труева, покачиваясь то от меня, то ко мне, задние ножки стонали.

— Не понял! — фальцетом выкрикнул он. — Прошу объясниться! Не понял! Вы — автор? Вы — присвоитель? Прошу дать точный ответ! Учтите: герои романа могут вам отомстить!

Он оказался хорош и в своем детском негодовании. Я им любовался. Полуоткрыв рот, я придал взгляду изумленно-дурацкое выражение. Он качался сильней и сильней.

— Упадете! — предупредил я его.

— А? Что? — ошарашенно вскинулся он и в самом деле чуть не упал. Стул качнулся назад больше, чем было задумано, Труев испуганно схватился за скатерть, скатерть поехала… Фужер дрогнул, качнулся, но устоял.

— Да нет, что вы, насчет присвоительства, Бог с вами, с чего вы, да нет же, не думайте, — забормотал я, внутренне хохоча. — Я же только хотел, чтобы вы, так сказать, помогли подработать, ну, значит, довести роман до высокого, вы понимаете, да… Я, значит, не против того, чтобы было соавторство! Я даже готов, чтобы вы подписали роман своим именем! Потому что, если, как вы говорите, он нужен!.. человечеству…

И опять скатерть поехала, фужер брякнулся, пиво разлилось, пальцы Труева напрасно вцепились в материю — он так сильно качнулся назад, что я, едва успев ухватить его короткие пальцы, поневоле сжал их, да так, что он застонал.

Я тянул его руку к себе — медленно он возвращался. Вот стул перевалил через точку верхнего равновесия, и Труев ударно, скачком вернулся ко мне.

— Милый мой! — выстонал он (я внутренне хохотал). — Талант! Настоящий талант! Расточителен. Щедр.

Неуверен в себе — признаки налицо! — говорил он, глядя и не глядя в глаза мне, потому что его-то глаза развлажнелись, все там поплыло, заполнилось искажающей влагой.

— Да нет! Что вы! Не надо! — как можно более жалостно выговаривал я. — Я просто никогда не сумею отделать. Какой я тал-л… ну что вы!

И вот тут произошло что-то. Какой-то момент я упустил. Стул словно бы снова перевалил через неустойчивую точку своего равновесия — Труев стал отдаляться.

— Сможешь! — заорал он вдруг на меля. — Я говорю тебе: сможешь! Ну-да, ты — сумеешь! Талант! Гений! Ма-ал-чать! Говорю тебе: завтра передаю замечания… Завтра начнешь! Сам! Са-ам! И никаких больше сомнений! Это говорю тебе я! Труев! Малча-а-ать!

А я ничего иного не мог, как только — ма-алчать. Я ведь и в самом деле не автор романа.

Но тут волна в комнату Рита, и все изменилось.

Вот так. И без Риты нельзя обойтись. Серовцев выключил камеры, ждет. А я не могу, не знаю, как мне об этом рассказывать. Рита — жена Труева, она-то и есть главная скрипка во всех последующих ужасных событиях, о которых я должен, я не имею права не рассказать всему свету. Она меня познакомила с Труевым, когда я поведал о своих позорных хождениях по редакциям. И вот она вошла в комнату и, прижавшись сзади ко мне, молвила:

— Труев! Не ори на него. Ему нужно помочь — сделай все сам!

У Риты был именно такой недостаток она совершенно не умела оценить ситуацию. Она была мастером эффектного действия. Но как только ситуация требовала деликатности, где действий не требовалось, а нужно было только втихую войти, чтобы затем овладеть, все с ее мятежной руки начинало вообще разрушаться. Труев, ошарашенный тем, с какой простотой супруга его прижалась к чужому мужчине, ошарашенный и тем не менее мгновенно принявший решение ни в чем ей не мешать (Труев создавал о себе мнение, будто бы принимает мир, как он есть; это давало стойкость при потрясениях и внушало к себе уважение простаков), Труев, мастер н е д е я н и я, не принял ее слов не потому, что пытался хотя бы в чем-то выступить против нее, изменницы, наглой супруги, а потому, что в такой ситуации ему и вообще-то было бы лучше не действовать.

— Нет, — сказал он и на этот раз сказал окончательно (что я почувствовал сразу), — я как раз и не сумею помочь! В этом романе заложена скважина, обещающая так много богатств, какие вытянуть мне не под силу. Только сам мой злоталантливый друг может довести бурение до драгоценных недр… А вам я не буду мешать. Я удаляюсь. Немедленно. Сейчас — в Ивантеевку, к матушке, завтра — в каменоломни!