Душа убийцы — 2

Несомненно, это было безумие. Да разве сам вид этого затронутого человека не говорил мне об опасности?

Однако, отбросив его, я побежал. Пробежал чуть вперед и обомлел: лес — далеко впереди — был залит призрачным серебристо-лиловым сиянием. Стволы сосен высвечивались в этом сиянии черными прямыми столбами.

Я мчался по лесу, как лось — легкими, большими шагами, не оступаясь, всякий раз с изумлявшей меня самого точностью опрыгивая бугорки, цеплючие ветки, проямины… чесал, как безумный, притягиваемый жутким, волшебным сиянием.

В моей жизни имеется человек — враг, настоящий, заклятый. Он старше, он опытней, он знает и умело пользуется какими-то иными способами жить, мне непонятными, и несколько раз он меня побеждал — да с каким унижением для меня! Ненависть переполняет меня, как только я вспомню о нем, ненависть, заставляющая ночами вскакивать с бьющимся сердцем… сердцем, бьющимся от радости по случаю приснившейся победы над ним — пошлым, высокомерным. Так вот: умом понимая, что мне следует его избегать, чувством я постоянно стремлюсь к нему; он незримо присутствует, когда я вынашиваю свои планы, и когда я не знаю, как лучше себя повести в той или иной ситуации, я прикидываю, как поведет себя в аналогичной ситуации этот подонок Леонид Леонидович.

Вот что-то подобное я испытал и сейчас, когда, понимая, что не надо, не надо искать мне встречи с этой тарелкой, с порождением этого параллельного мира, тем не менее, со страшным упорством я торопился на встречу.

Вдруг лес расступился: большая поляна, в центре — Оно, прозрачно-белая громадная каска на изогнyтых ножках. Ножках — толщины паутинной.

Свет от Него затопил и обшарил поляну, на краях которой с суровой бесстрастностью замерли освещенные добела сосны с высокими шлемами крон. Только сейчас понял я, какое безмолвие царило вокруг: мало того, что мертво умолкла лесная ночная жизнь, но и сами деревья замерли, как великаны в строю, не смея перешепнуться друг с другом. Ничто под ногой не трещало, не свиристело, не плакало. Но — будто бы хрустальная, тишайшая музыка.

Я весь преобразился. Только что — нетерпеливый, ликующе-жаждущий, сильный, как зверь, я бежал, словно страшась опоздать, теперь же… Теперь что-то дображивает во мне, успокаиваясь, и из чувств и надежд произрастает нечто другое: бесстрастно-послушное, ловкое, как вышколенный английский слуга.

И, как вышколенный английский слуга, повинуясь неслышимому, неразличимому (для чужих) тайному знаку, я делаю шаг, и тотчас навстречу мне ложится ковровой дорожкой приглашающий луч. Я подошел, встал на площадку, бесшумно распростершуюся передо мной, и спокойно, бесстрастно поднялся на ней в распахнувшийся вход.

Здесь следует сказать вот о чем. Неверно было бы думать, что я подчинился Их воле. Нет! Я совершенно не могу описать сейчас, что же Там было, но я помню одно: я все время контролировал свое поведение! Я понимал: Они меня изучали! Чем-то я Их привлек, что-то было во мне, что Их очень заинтересовало, и я знал: я должен быть таким, каков есть! Должно быть совершенно естественное, ненатужное поведение. Но это не значит, что я подчиняюсь. Просто всякий раз, как дать какой-то ответ на совершенно забывшиеся ныне вопросы, которые Они — нет, не задавали, но внедряли в меня, я всякий раз хладнокровно обдумывал не то, как было бы лучше и безопасней ответить, а то, как бы ответить наиболее обычным для меня образом. В этом — инстинктивно я ощущал — было спасение.

И в конце сеанса, который длился, как позже я вычислил, несколько дней(!), всплыл последний вопрос (как бы в благодарность за примерное поведение): чего бы хотел я?

Чего я хотел?.. Труев ни на секунду не выпадал из меня!

И что-то похожее на вздох удовлетворения, исторгнутый из недр Того, кто мной занимался, я ощутил.

Мгновенно возникшее чувство, похожее на невесомость, — и я оказался над Труевым. Да, я висел где-то над ним, видя его и зная при этом, что он не видит меня. Ничего великолепнее и придумать нельзя).

Итак, я оказался над пустынной равниной. Тарелка зависла над ничем не примечательным местом, и даже входы в каменоломни я сразу не углядел. Впрочем, нет, вот один!

И с этого момента началась веселая охота моя.

Труев стоял на отвале возле ствола шахты — круглом отверстии диаметром несколько метров. Над ним высилось Г-образное сооружение с двумя блоками, увенчивающими верхнюю перекладину, а рядом торчало другое, типа колодезного ворота. Труев, как видно только что, пропустив веревку через верхние блоки, привязал ее к барабану ворота и сейчас трогал веревку, проверяя на прочность.

Восходящее солнце косо освещало пейзаж, так что свободный конец веревки уходил как бы в черную ямищу — ничего в глубине не было видно.

Вот тут ему впервые почудилось, будто за ним кто-то следит! Он поднял голову, огляделся.

— Что за черт! — пробормотал, осматривая золотистые, склоны холма — пустынный на многие километры, библейский пейзаж. Что-то, похоже, ему не понравилось, потому что, приставив ладонь козырьком к своему здоровенному лбу, он долго и долго искал что-то взглядом.