Два вампира (сборник)

Он положил на стол мягкий кожаный мешок и достал одно яйцо.

— Рисуй, Андрей. Рисуй и напомни этим ненормальным, что ты одарен самим Господом.

— Но картину пишет сам Господь! — вскричал монах, самый старый, чьи липкие седые волосы с течением времени так пропитались жиром, что стали почти черными. Он протиснулся между моим стулом и отцом.

Отец положил на стол все яйца, кроме одного. Нагнувшись над маленькой глиняной миской, он разбил скорлупу, аккуратно собрав в одну половинку желток, а остальное пролив на свою кожаную одежду.

— Держи, вот тебе, Андрей, чистый желток.— Он вздохнул и отбросил на пол разбитую скорлупу.

Отец поднял небольшой кувшин и налил воды в миску с желтком.

— Давай, смешивай, смешивай свои краски и работай. Напомни этим...

— Он работает, когда к тому призывает его Господь,— объявил старец,— а когда Господь повелит ему похоронить себя в земле, жить жизнью затворника, отшельника, он так и сделает.

— Черта с два,— сказал отец.— Сам князь Михаил заказал написать икону Богородицы. Рисуй, Андрей. Нарисуй три, чтобы я мог отдать князю ту, что он хотел, а остальные по его приказанию отвези в дальние владения его двоюродного брата, князя Федора.

— Там все разрушено, отец,— с презрением сказал я.— Федора и всех его людей убили дикие племена Ты знаешь не хуже меня, отец, что там, в диких землях, не найдешь ничего, кроме камней. Мы заезжали достаточно далеко, чтобы увидеть все своими глазами.

— Мы поедем, если князю так будет угодно,— сказал отец,— и оставим икону в ветвях дерева, стоящего рядом с местом, где погиб его брат.

— Суетное тщеславие и безумие,— вмешался в наш разговор старец. В комнату вошли и другие монахи. Поднялся шум.

— Кончайте голосить и говорите по-человечески! — прикрикнул на них отец.— Дайте моему сыну рисовать. Андрей, смешивай краски. Талдычь свои молитвы, но приступай к делу.

— Отец, ты меня -унижаешь. Я тебя презираю. Мне стыдно, что я твой сын. Я твоим сыном не буду. Заткни свой грязный рот, иначе я ничего тебе не нарисую.

— А, узнаю своего милого сыночка — что ни речи, то мед, и пчелы оставили ему свое жало в придачу.

Он опять меня ударил. На этот раз у меня закружилась голова, хотелось покрепче сжать ее руками, но я сдержался. У меня заболело ухо.

— Гордись собой, Иван-дурак! — сказал я.— Как я буду рисовать, если ничего не вижу и даже сидеть не могу?

Монахи закричали. Они спорили друг с другом. Я постарался сосредоточиться на небольшом ряду глиняных кувшинов, подготовленных для смешивания желтков и воды. Наконец я принялся за работу — уж лучше заниматься делом и выбросить их из головы. Я услышал, как отец удовлетворенно засмеялся.

— Давай, покажи им! Пусть знают, кого собираются живьем закопать в куче грязи.

— Во имя любви к Богу,— сказал старец.

— Во имя тупых идиотов,— возразил отец.— Вам мало заполучить великого художника. Вам нужно превратить его в святого.

— Ты сам не знаешь цену собственному сыну. Господь направлял тебя, когда ты привел его к нам.

— Не Господь, а деньги,— сказал отец. Со стороны монахов послышались оханья.

— Что ты им врешь,— неслышно сказал я.— Ты прекрасно знаешь, что сделал это только из гордыни.

— Да, из гордости,— ответил отец,— что мой сын может нарисовать лик Господа и Богородицы как истинно великий мастер. А вы, кому я доверил этого гения, слишком невежественны, чтобы это понимать.

 Я начал растирать необходимые пигменты, а потом вновь и вновь перемешивать мягкий коричнево-красный порошок с желтком и водой, пока в них не растворился каждый крошечный комок и краска не стала гладкой, идеально разведенной и чистой. Теперь немного желтого, потом красный.

 Они из-за меня поскандалили. Отец замахнулся на старца кулаком и едва не стукнул его, но я не стал отрываться. Он не посмеет. Он в бешенстве пнул мою ногу, вызвав судорогу в мышцах, но я промолчал и продолжал смешивать краски.

 Слева меня обошел один из монахов и поставил передо мной чистую выбеленную доску, огрунтованную, подготовленную для святого лика.

 Наконец все было готово. Я наклонил голову. И перекрестился по нашему обычаю — справа налево, а не слева направо.

 — Господи, дай мне силу, дай мне глаза, направь своей любовью мои руки, как можешь делать только ты! — У меня в руках тотчас оказалась кисть — я взял ее бессознательно — и начала скользить по дереву, сперва обозначая овал лица Богородицы, затем — покатые линии плеч, а далее — контур ее сложенных рук.

 Теперь же их вскрики отдавали дань картине. Мой отец злорадно смеялся, испытывая удовлетворение.

 — Ага, так-так, мой Андрей, мой острый на язык, саркастичный, непослушный, неблагодарный, маленький, одаренный Богом гений.

 — Ну, спасибо тебе, отец,— язвительно прошептал я, пребывая в глубинах собственного сосредоточенного, поверженного в транс сознания и словно со стороны с благоговением наблюдая за движением кисти. Вот ее волосы, плотно прилегавшие к голове, разделенные на пробор. Мне не требовалось специальных инструментов, чтобы придать идеально круглую форму нимбу вокруг ее головы.