Две Москвы. Метафизика столицы

Конечно, десять лет между началом и концом царицынского замысла отяжелили волю государыни. Однако эта воля была еще легка, а замысел Царицына лежал в начале, когда предпринималось торможение Коломенского: возводился новый дворец на новом месте, севернее Вознесенского столпа, на кромке берега. Дворец мало запомнившийся и запечатленный, недолго живший и вообще едва ли бывший в том сокрытом смысле, в котором мощно был дворец старых царей. Екатерина попыталась приметать к взлетающему, окрыленному коломенскому храму некий руль против горизонтального вращения. На площади перед коломенским столпом Екатерина чувствовала головокружение, как мы.

Ф.Я. Алексеев и ученики. Коломенское. 1800-е.

Справа дворец Екатерины II

Е.Д. Тюрин. Фасад вновь выстроенного дворца в селе Коломенском. 1825

Летний дворец на том же месте, Александра I, и столь же мало памятный, прожил полвека в борьбе с самим собой: его длина была пронизана сквозными колоннадами и центровалась бельведером.

Николай I был последний, кто пытался остановить коломенское обращение. Придворный зодчий Штакеншнейдер нарисовал при церкви Вознесения дворцовый корпус, на другом конце которого копировалась та же церковь. Повторялось неповторимое. Всё было бы убито.

Только и эта небыль не сбылась. Коломенское осталось вращаться.

Вскоре потрясенный Берлиоз письмом Владимиру Одоевскому отворяет зрение на церковь Вознесения – шедевр, дотоле словно не замеченный, «забытый в шатре своей неповторимости».

Письмо Берлиоза

Перед Вознесенским храмом часто говорят пустое или умолкают, как перед несказуемым. Но, как и в случае со Львовым и Кваренги, проведать что-то позволяют оговорки. В этом смысле письмо Гектора Берлиоза не прочитано, хотя известно широко – в следующем переводе:

«Ничто меня так не поразило в жизни, как памятник древнерусского зодчества в селе Коломенском. Много я видел, многим любовался, многое поражало меня, но время, древнее время в России, оставившее свой памятник в этом селе, было для меня чудом из чудес. Я видел Страсбургский собор, который строился веками. Я стоял вблизи Миланского собора, но, кроме налепленных украшений, я ничего не нашел. А тут предо мной предстала красота целого. Во мне все дрогнуло. Это была таинственная тишина. Гармония красоты законченных форм. Я видел какой-то новый вид архитектуры. Я видел стремление ввысь, и я долго стоял ошеломленный».

А.И. Штакеншнейдер. Проект Коломенского дворца.

Вариант. 1836

О чем говорится в этом лестном для русского слуха письме? Поначалу, конечно, о храме. Но уже во втором предложении предмет подменен: «Многое я видел… но время… было для меня чудом из чудес». Миланский, Страсбургский соборы меряются с древним русским временем, а не с коломенским столпом. Таинственная тишина, гармония, законченная форма оказываются словами описания этого времени, оставившего памятник в Коломенском. Только в конце пассажа Берлиоз опоминается и говорит про новый вид архитектуры; или это время обладает у него архитектурой? Ее высотное стремление есть свойство порождающего времени, подобно как таинственная тишина, гармония, законченная форма, красота этого времени сделались свойствами архитектуры.

Н.А. Мартынов.

Вознесенская церковь в Коломенском.

Хромолитография. 1889

Берлиоз видел коломенское время. На письме проговорила себя тайна, о которой что-то знает круг коломенского часового пня.

Часть IV

Царицынский дворец

Разъяснение Брюса

Распоряжение сносить баженовский дворец и строить новый Екатерина сделала не сразу и не в самом Царицыне. Лишь в следующем 1786 году явилось повеление «О разборке в селе Царицыне построенного главного корпуса до основания и о производстве потом по вновь конфирмованному, сочиненному архитектором Казаковым плану».

Самым популярным объяснением случившегося выставляют тайное масонство автора и его архитектуры. К этому ключу, хотя и неожиданно повернутому, прибегал уже один из современников событий, причем из самых информированных:

«…Сия архитектура оскорбительна, – писал тогдашний губернатор города граф Яков Александрович Брюс. – На оный предмет я много беседовал с людьми, имеющими отношение к зодчеству, но не причастными к масонству. Они поведали мне тайну. И дело даже не в том, что баженовские строения в Царицыне украшены множеством масонских символов. Сие малый грех. А великий – в другом. Господин Баженов в качестве композиции, построения царицынского ансамбля избрал не дворцовый принцип, а монастырский. Только вместо собора он означил увеселительный дворец, вместо часовен и церквей – беседки для кавалеров и дам, и так далее. Сдается мне, что это издевательство над святынями православия, что, видимо, является обязанностью масона…»