Две Москвы. Метафизика столицы

Панорама Москвы. Гравюра по рисунку Н. Витсена. Конец XVII века

В проекции на грунт, воздушный коридор приходится на старую дорогу в Смоленск и Киев – Волхонку и Остоженку с дублем Пречистенки. С веками она стала внутренней артерией Москвы, из Занеглименья ведущей в Лужники и, переправами, на Горы. Теперь на них выводит Метромост.

Небо над Москвой

В финале фильма «Покровские ворота» Савранский мчит «стального друга» с Боровицкой площади на Воробьевы горы. Камера, ведя мотоциклиста, трижды отрывается для взгляда в небо: с Пашковым домом, с монументом Гагарина (служащим уточнению пути – через Калужскую, не через Метромост), с высоткой Университета. На смотровой площадке взгляд камеры сличается со взглядом самого наездника в его разбеге и парении с обрыва Гор назад, к Москве.

Полет Савранского – вот наш ответ полету черных всадников Булгакова. Ответ, в котором вместо оставления Москвы – возврат, а вместо «Как грустна вечерняя земля!..» и «Как таинственны туманы над болотами…», вместо «Знает уставший…», словом, вместо темной завершающей элегии – светлая элегия финального закадрового текста.

Задача – видеть ангелов, не демонов, в небе над Москвой. Неутомимого Савранского, не Воланда, для помощи влюбленным.

Обозрение Москвы

Глядя на запад из дворца Ирода, булгаковский Пилат видит лишь солнце или тьму от моря, но не город. Дворец на западном холме Иерусалима был крайним, его ограда вправлена в ограду города. Его аналог в интуиции Булгакова – московский дом Пашкова, но с крыши дома Воланд видит город вкруговую. Во всяком случае, видит пылающего «Грибоедова», то есть дом Герцена, что на Тверском бульваре. Пашкову дому трудно быть окраинным, когда Ваганьково давно не загород, а центр города. Вот местный смысл отлета Воланда и его присных в Воробьево. Там за спиной смотрящего во времена Булгакова был только стол горы с прозябающей на нем пресловутой ленинской розой ветров юго-запада. Чем не спина и стол Ваганьковской горы – Арбат – времен Москвы начальной, ограниченной Кремлем.

Как некогда между Арбатом и Кремлем, так между Воробьевыми горами и раздавшейся Москвой ставится внове сцена встречи города и загорода. Город заключил Арбат в свой круг. Огромность Гор под стать огромности раздавшегося города. А разделительная роль Неглинной переходит к Москве-реке.

Сама привычка обозрения Москвы заимствована Воробьевыми горами у Ваганькова, этой древнейшей загородной точки обозрения, со временем возвышенной и обустроенной Пашковым домом. Площадка на Горах, как смотровая, парна плоской огражденной кровле и бельведеру Пашкова дома.

Дом придает Ваганькову способность кругового обозрения раздавшегося и зашедшего в тыл города. На Воробьевых эти разрастание и тыловой обход предвидены высоткой Университета. А с естественной вершины Гор возможно видеть только старый город, как с высоты холма Ваганькова возможно было видеть город Кремль.

Воробьевы горы переняли эту наблюдательную роль Ваганькова не позже времени, когда оно вошло в черту Москвы. Уже в XVII столетии от Воробьева, «с высоты дворца царского», Москва смотрела на себя извне глазами западных художников. Глазами Витсена, голландского географа и автора записок; в начале XVIII века – глазами де Брюина, тоже голландца, тоже художника и литератора в одном лице; глазами Бликланда – польского гравера на службе Оружейной палаты.

Лужники

В этой новой, столь масштабной постановке собственную роль играли Лужники. Их сельский вид не значил, что они держали сторону горного пригорода. И застроившись, они не взяли городскую сторону в полемике с Горами. Граница нововременской Москвы – Хамовнический вал, однажды срытый и вновь насыпанный для Окружной железной дороги, – делит луговину пополам.

Впрочем, граница города и загорода в Лужниках скорее плоскость, разделенная чертой, чем собственно черта. Это огромное, взятое в круг речного русла Ристалище. Девичье поле и Лужники суть форма нового, раздавшегося на масштабе Форума между холмами. Круг стадиона наилучшим образом оформил этот смысл. И стадион, и вся излучина дают растущую проекцию малого круга Боровицкой площади.

Соседнее Девичье поле служило Форумом по крайней мере дважды. Первый раз в прологе Смуты, когда решалось царское избрание Бориса Годунова, запиравшегося в Новодевичьем монастыре. Второй – в разгаре Смуты, когда Москва, сведя с престола Шуйского, искала место для присяги следующему безблагодатному царю – польскому королевичу Владиславу, а в Новодевичьем монастыре стоял с литовскими людьми коронный гетман пан Жолкевский.

Наречь Воробьевы горы новым Ваганьковом не позволяет только бытование имени собственного «Новое Ваганьково» на Трех Горах, на продолжении другого, волоцкого вектора от Боровицкой площади.

Часть II

Нить Микеланджело

Московский Ватикан