Две недели до рая

В порыве гнева я не думал о том, что Алена не виновата. Или о том, что, узнай Качанов обо мне, все вообще сложилось бы по-другому. Меня разрывали противоречивые чувства. С одной стороны, я хотел следовать нашему с Аленой плану и открыться отцу – мы запланировали сделать это в сентябре, когда Качанов будет праздновать юбилей. С другой стороны, детская, всепоглощающая, иррациональная ненависть захлестнула меня и не давала мыслить здраво. Во мне рождалась жажда мести, и в какой-то момент – я сам не понял когда – она победила.

В июне я крупно проигрался. Сумма долга была неподъемной, а продавать дом, чтобы расплатиться, мне отчаянно не хотелось. Зная, что Алена может попросить у отца любую сумму, я соврал Качанову, что в Москве меня ждут на свадьбу друга, и отправился к сестре в надежде, что она выручит меня деньгами. Мне казалось, я имел право просить о таком одолжении, и я не сомневался в успехе. Но внезапно она отказала мне.

Я видел, как тяжело ей было это сделать. Алена была мудрее, лучше меня и, конечно, рассуждала здраво, когда говорила, что пора покончить с играми и принять ответственность на себя.

«Продай дом. Разберись с долгом и пройди курс лечения. Я тебя очень прошу. Игромания – это такая же зависимость, как наркомания», – сказала она.

Мы стояли в прихожей ее квартиры, где все сияло и блестело безупречностью. Словно в этом доме, вылизанном до медицинского стерильного блеска, отражалась чистота и непорочность ее души.

Я понимал, что она права, но взбесился и начал орать. Я упрекал сестру в том, что ей все досталось слишком легко и что она ничего не хочет сделать для других, что она холодная, расчетливая эгоистка, которая под маской блаженной святости пробивает себе путь к деньгам отца.

Алена велела мне убираться. Она выставила меня за дверь и с горечью сказала, что мне пора повзрослеть и понять, что она мне ничего не должна.

«Ты пожалеешь!» – прошептал я, поняв, что на лестничной площадке мы не одни – любопытный сосед высунулся в этот момент из-за двери напротив.

Я ринулся вниз по лестнице, натягивая на голову капюшон своего джемпера. Я бежал, и последние слова стучали у меня в голове: «Ты пожалеешь. Ты пожалеешь».