Две недели на Синае. Жиль Блас в Калифорнии

Мы вошли в один из таких дворов и обнаружили товар, на который нам хотелось взглянуть, в совершенно обна­женном виде, чтобы можно было сразу же оценить его качество, и подобранном по цвету кожи, по нациям и по возрасту: там были еврейки со строгими чертами лица, прямыми носами и миндалевидными черными глазами; смуглолицые арабки с золотыми браслетами на ногах и руках; нубийки с волосами, разделенными пробором и заплетенными на множество тоненьких косичек, которые свешивались по обе стороны головы; эти нубийки, хотя все они были совершенно черные, подразделялись на две категории и стоили по-разному: дело в том, что некото­рые из них принадлежали к племени, люди которого наделены особым природным даром — их кожа, как у змей, при любой жаре остается прохладной; в этом зной­ном климате, где все живое проводит десять часов в день в поисках прохлады, подобное достоинство бесценно для хозяина. Наконец, тут были юные гречанки, похищен­ные с Хиоса, Наксоса и Милоса, и среди них выделялась одна — дивное дитя, пленявшее своей красотой и изяще­ством; я осведомился о цене: у меня попросили за нее триста франков.

Все эти невольницы стараются выглядеть веселыми, так как для этих несчастных, которых торговцы держат впроголодь и избивают за малейшую провинность, а вер­нее, по любой прихоти хозяев, нет худшей участи, чем остаться на рынке. И потому каких только улыбок, жеманных гримас и исполненных сладострастия молча­ливых обещаний не расточают бедняжки пришедшим взглянуть на них покупателям. Торговцы обходятся с ними точь-в-точь как со скотом, и ни одну выставлен­ную на продажу лошадь покупатели не осматривают с более естественным и всеобъемлющим люпопытством, чем этих несчастных созданий. К тому же в таком зной­ном климате двадцатилетняя женщина уже не считается молодой.

На рынках невольниц тоже можно встретить евреев, однако здесь они торгуют одеждой. Поскольку товар здесь передается покупателю сразу же после совершения сделки, а товар этот полностью обнажен, его нельзя уве­сти с собой, не набросив на него хотя бы покрывало.

Возле каждого базара есть великолепный фонтан: это красивые, величественные и почти всегда стоящие особ­няком сооружения, выпускные отверстия которых закрыты бронзовой решеткой. У каждого проема подве­шена на цепи медная чаша; вы просовываете руку сквозь решетку, набираете воду в чашу, пьете, а затем возвра­щаете чашу на место, где почти всегда ее уже дожида­ются чьи-то другие жаждущие уста. У каждого фонтана непременно сидит дюжина арабов; они перемещаются вокруг него вместе с солнцем, и, таким образом, у них есть то, что больше всего ценится в этих краях: вода и тень.

Мы вышли с рынка настолько взволнованные всем увиденным, что предоставили своим ослам полную сво­боду самим выбирать дорогу, как вдруг, выехав на улицу, ведущую к европейскому кварталу, увидели двигавшуюся нам навстречу процессию женщин, которые направля­лись в баню; все они ехали верхом на мулах и были заку­таны в белые шелковые покрывала, а возглавлял их евнух, состоявший на службе у паши. Все, кто оказы­вался у них на пути, немедленно уступали им дорогу, мужчины бросались ничком на землю или же прижима­лись лицом к стене, так что в итоге посреди улицы оста­лись только мы с Мейером. Заметив опасность, Мухам­мед тотчас же схватил моего осла за уздечку и потащил его за угол ближайшего дома, крича Мейеру:

— Влево, влево! Господин француз, влево!

Но дать совет было легче, чем ему последовать; Мейер, будучи моряком, мог ориентироваться, лишь когда ему говорили о штирборте или бакборте, и теперь, опасаясь совершить какой-нибудь промах, он стал натягивать поводья с обеих сторон одновременно; в итоге его осел встал посреди дороги, словно валаамова ослица. В эту минуту Мейер оказался лицом к лицу с евнухом; тот, имея привычку устранять все препятствия мановением руки, поднял свою палку и ударил ею осла по голове. Осел взвился на дыбы, Мейера выбило из седла, и бед­няга едва не упал, но, уцепившись одной рукой за седель­ную шишку, а другой за шею животного, он восстановил равновесие и, в свою очередь приблизившись к ничего не подозревавшему евнуху, сбил его с ног таким превос­ходным ударом, какой тот никогда в жизни не получал; затем, будучи истинным парижанином, Мейер извлек из кармана а б а й и свою визитную карточку, которую он переложил туда из жилетного кармана, и протянул ее евнуху — на случай, если тот остался недоволен и поже­лает его найти. Но евнух, испуганный непривычным обращением, поднялся на колени и, видя, что Мейер протягивает ему какую-то бумагу, униженно поцеловал ее. Удовлетворенный таким изъявлением покорности, Мейер осуществил, наконец, маневр, подсказанный ему Мухаммедом, и, взяв влево, присоединился к нам, в то время как кортеж, остановившийся на минуту, продол­жил свой путь в баню.