Две недели на Синае. Жиль Блас в Калифорнии

Так что мы двинулись к городским воротам, предъ­явили там свои текерифы[12], а затем направились к турецкому губернатору, который, увидев наши рекомен­дательные письма, принял нас исключительно любезно.

Но более всего в этом учтивом приеме нас тронула та быстрота, с какой каждому из нас поднесли по кувшину свежей пресной воды. Мы тотчас принялись жадно пить ее прямо из горлышка, в то же самое время жестами выражая губернатору свою признательность. Он пригла­сил нас навестить его на обратном пути, и мы с готовно­стью пообещали это, а затем, опасаясь, что слишком задержались, простились с любезным хозяином.

Когда мы вышли от губернатора, Бешара, который нас сопровождал, остановился возле какого-то дома, показал на него пальцем и дважды произнес:

— Бунабардо! Бунабардо!

Мы сразу же остановились, поскольку нам было известно, что этим именем арабы называют Бонапарта; а так как в памяти у нас оставалось, что он приезжал в Суэц, то мы решили, что с этим домом связано какое-то историческое событие. И в самом деле, именно в этом доме он останавливался; мы вошли внутрь и попросили разрешения побеседовать с хозяином; им оказался грек по имени Команули, агент английской Ост-Индской компании, который, признав в нас французов, тотчас же догадался о цели нашего визита и услужливо провел нас по своему дому. Комната, где ночевал Бонапарт, была одной из самых скромных в доме; по стенам ее тянулся диван, и окнами она была обращена в порт; впрочем, она не располагала никакими вещественными напоминани­ями о главнокомандующем Египетской армией, которые привлекли бы внимание посетителей.

Бонапарт прибыл в Суэц 26 декабря 1798 года; днем 27-го он осмотрел город и порт, а 28-го решил пересечь Красное море и посетить колодцы Моисея; в восемь часов утра начался отлив, Бонапарт прошел по обнажи­вшемуся дну моря и оказался в Азии.

Пока он находился у колодцев, ему нанесли визит несколько арабских вождей из Тора и соседних местно­стей: они пришли поблагодарить его за оказанное им покровительство в их торговле с Египтом; но вскоре он вновь сел на коня и отправился осматривать развалины большого акведука, построенного во времена войны пор­тугальцев с венецианцами; война эта разразилась после того, как был открыт морской путь вокруг мыса Доброй Надежды, что нанесло торговле Венеции огромный урон. Мы довольно скоро увидели этот акведук слева от дороги, по которой пролегал наш путь; он предназначался для того, чтобы отводить воду из источников в резервуары, вырытые на морском побережье, и должен был служить для пополнения запасов пресной воды на судах, плава­вших по Красному морю.

Затем Бонапарт подумал о возвращении в Суэц, но, когда он подъехал к берегу моря, стояла уже темная ночь. Вот-вот должен был начаться прилив, и Бонапарту пред­ложили разбить лагерь на берегу и провести там ночь, однако генерал и слышать ничего не желал: он позвал своего проводника и приказал ему идти впереди отряда. Проводник, в испуге от этого приказа, исходившего непосредственно от человека, которого арабы считали пророком, ошибся в выборе маршрута, и их путь удли­нился примерно на четверть часа. Не успели они пройти и половины дороги, как первые волны прилива докати­лись до ног лошадей; всем известно, с какой скоростью прибывает во время прилива вода; к тому же в темноте было невозможно определить, сколько еще оставалось до берега; генерал Каффарелли, которому его деревянная нога не позволяла уверенно держаться в седле, стал звать на помощь. Его призыв был воспринят как крик отчая­ния; тотчас же в этом небольшом караване возникла сумятица: все бросились в разные стороны, и каждый направлял свою лошадь туда, где, по его мнению, нахо­дилась суша; один только Бонапарт продолжал спокойно следовать за шедшим впереди него арабом. Однако вода все прибывала; лошадь его испугалась и отказывалась идти вперед; положение становилось критическим: малейшее промедление грозило гибелью. В это время какой-то гид из конвоя главнокомандующего, отлича­вшийся высоким ростом и геркулесовской силой, прыг­нул в воду, посадил его себе на плечи и, ухватившись за хвост лошади араба, понес генерала, словно ребенка. Через минуту вода была ему уже по грудь, и он вот-вот должен был перестать ощущать дно под ногами; вода продолжала прибывать с ужасающей быстротой; еще несколько минут, и судьбы мира могли бы измениться из-за смерти одного-единственного человека. Внезапно араб радостно закричал: он достиг берега; изнуренный гид рухнул на колени: генерал был спасен, но сам он остался без сил.

Караван возвратился в Суэц, не потеряв ни одного человека; утонула лишь лошадь Бонапарта.

По-видимому, даже двадцать два года спустя Бонапарт сохранил об этом происшествии воспоминания более отчетливые, чем о всех других угрожавших ему опасно­стях, ибо вот что он писал на острове Святой Елены: