Две недели на Синае. Жиль Блас в Калифорнии

Бонапарт улыбнулся: им удалось польстить ему больше, чем это смог бы сделать самый ловкий царедворец. Его слава докатилась до Азии и через Йемен достигнет Индии, опередив его самого. Он сам не знал еще, сколь велико могущество его имени, но двое бедных монахов проделали сто льё по пустыне, чтобы дать ему представ­ление об этом величии. Он предложил посланцам сесть и, пока им подавали кофе, продиктовал переводчику фирман. Это был тот самый фирман, который показали нам монахи и который обеспечивал безопасность как их собственного передвижения, так и перевозки их продо­вольствия по пустыне и в городах.

С этого дня к монахам стали относиться с уважением; однако настал день, когда воды Нила и Средиземного моря унесли французский флот, который они же прежде принесли, и турки вернули себе утраченную власть; мам­люки вновь захватили города, арабы стали стеречь пустыню, но ни турки, ни мамлюки, ни арабы не осме­ливались нарушить фирман, выданный их врагом, так что еще и сегодня монахи Синая, почитаемые окрест­ными племенами, могут передвигаться по пустыне одни, без охраны, под защитой магической подписи Бонапарта, полустертой от благоговейных поцелуев потомков Исма­ила, которые несколько дней тому назад разграбили большой караван, возвращавшийся из Мекки, и похи­тили дочь какого-то бея, чтобы сделать ее наложницей одного из своих вождей.

В этот вечер Бешара, вопреки обыкновению, слушал, а не говорил, хотя из рассказа старого инока ему было понятно лишь то, что сопровождалось жестами, но он заметил, с каким неослабевающим вниманием мы вос­принимали то, что нам рассказывали. Рассудив, что в столь поздний час понадобилась бы какая-то совершенно умопомрачительная история, чтобы затмить то впечатле­ние, какое произвел на нас этот рассказ, он осознал свое бессилие и, скрывая под любезной прощальной улыбкой стыд поражения, удалился и растянулся на песке у входа в нашу палатку.

XIV. ДОЛИНА БЛУЖДАНИЯ

На следующий день, прежде чем расстаться с нами, синайские монахи поинтересовались, есть ли у нас реко­мендательные письма в их монастырь. Мы рассказали им, как в день отъезда из Каира намеревались обратиться с такой просьбой к монахам греческого монастыря, но нас задержал свадебный кортеж, так что мы отправились в путь, рассчитывая лишь на самих себя и на свои чест­ные лица, которые должны послужить нам пропуском. Однако, судя по тому, что нам заявили в ответ монахи, наша внешность, которая, как мы считали, сама по себе должна была производить благоприятное впечатление, оказала бы нам весьма посредственную помощь, и, ско­рее всего, если бы мы их не встретили, нас даже не впу­стили бы в монастырь; но, по их словам, они могут устранить это препятствие и, в благодарность за наше гостеприимство, дадут нам то, чего нам недостает, то есть рекомендательные письма, с которыми нас ждет превос­ходной прием. Мы, в свою очередь, поблагодарили их, благословляя Моисея, собравшего нас вместе возле своих источников. Монахи нацарапали несколько строк по-гречески на листке, который мы спрятали так же заботливо, как сами они это делали с фирманом Бона­парта.

Мы провели отвратительную ночь: усталость ведь не всегда служит надежным средством вызвать сон; наша усталость сопровождалась вначале глухими болями во всех частях тела, но затем боль сосредоточилась в отдель­ных его точках, став отчетливее и острее. В полную про­тивоположность сказочным рыцарям Ариосто или Тассо, разрубленным пополам сверху донизу, мы были разру­блены снизу доверху. Каждый чуть более резкий шаг наших дромадеров становился для нас ударом невиди­мого меча, наносившимся изнутри и отзывавшимся на наших лицах гримасами адских мучеников. В доверше­ние всех радостей мы покинули в тот день берег моря, решив воспользоваться дорогой в Тор на обратном пути, и двинулись на восток, так что солнце светило нам прямо в лицо, а кроме того, очередная пустыня, в которую мы вступили, была более засушливой и более выжженной, если только это возможно, чем все предыдущие. Обшир­ная равнина, простиравшаяся перед нами, была разде­лена на полосы, тянувшиеся, словно волны, с востока на запад, а песок, где по колено увязали наши хаджины, был рыхлым и беловатым, как растертый в порошок известняк. Около девяти часов поднялся ветер, но не тот приятный и несущий прохладу ветер, что дует на наших равнинах, а настоящий ветер пустыни, наполненный ненасытными частицами, резкий и жаркий, как дыхание вулкана. Бешара счел, что настал момент нанести реши­тельный удар; он занял место между Мейером и мною и затянул, чтобы развлечь нас, арабскую песню: это была похвала хаджину. Вот самые замечательные ее строки:

Верблюдица так резва и так торопится в путь, как будто в жилах ее клокочет не кровь, а ртуть.

А как худа и стройна! Ее завидя, газель, стыдливо взор опустив, должна с дороги свернуть.

И даже доблестный барс за быстроту ее ног без колебанья отдаст когтей разящую жуть.

Подобна мастью пескам. Широк и правилен ход. Гонись за нею поток — и тот отстанет чуть-чуть.