Двенадцать ночей

– Тантал был очень набожным человеком, и, когда он начал царствовать, его набожность, которую неизменно признавали даже те, кто считал религию парадом пустых ритуалов, прославилась по всему изведанному миру. У него был единственный сын, красавец Пелоп. Уже не ребенок, но еще не зрелый муж, Пелоп был полон обещаний – обещаний великого будущего. Тантал слышал отзывы о доброте сына, о его щедрости и отваге, о быстроте ума, да он и сам мог во всем этом убедиться, наблюдая за Пелопом как подле конюшен, во время воинских упражнений, так и в трудах не столь потных, но по-своему не менее тяжелых, к которым его побуждали наставники по арифметике, сочинительству, музыке и астрономии. Тантал был горд сыном до чрезвычайности и, что ни день, оплакивал случайную гибель жены во время охоты, лишившую его надежд на других детей. Все его упования и вся будущность его трона сосредоточились из-за ее смерти в этом мальчике; и, глядя на него, когда он беседовал с царскими советниками или, весь в предвкушении охоты, отправлялся в путь со сворой собак, Тантал часто дивился тому, что его отцовское сердце еще не разорвалось от гордости на куски.

Тем больнее и тягостнее ему было получить, когда сыну сравнялось четырнадцать лет, предписание оракула: ради блага всего царства и ради его собственной славы и чести ему надлежит принести сына в жертву богам Олимпа. Тантал посылал к оракулу каждый год, и многократно в прошлом то, что он получал, тревожило или смущало его; но набожность всякий раз заставляла его послушаться, и, терпя предписанные тяготы и лишения, он считал их справедливой платой за благополучное царствование. На сей раз, однако, он мучительно раздумывал над повелением оракула. Способна ли его набожность подняться на такую высоту? В конце концов, после бессонной ночи, он пришел к мысли, что боги испытывают его не на шутку и что жертва, которой они от него требуют, потому так велика и трудна, что олимпийцы готовы вознаградить его преданность чем-то не менее ценным. Наутро он сам обагрил нож кровью сына, излившейся в священные сосуды в храме Зевса Громовержца.