Двенадцать ночей

– Говорили еще – много позже, – продолжил он, – будто Асклепия в итоге погубил Зевс, разъярившись из-за его заносчивости и его мастерства по части жизни и смерти людской. Но на самом деле великий целитель покинул Грецию, чтобы переселиться к нам, в Вифинию, и он был одним из величайших фантазеров среди нас. Ибо интеграция – исцеление – идет рука об руку с фантазией, с воображением, ведь невозможно сотворить целое, не имея связующей идеи. Судьба Тантала, пожалуй, и ребенку может открыть глаза на тайну интеграции и на ее особую мощь. Боги велели Танталу принести в жертву своего единственного сына, гордость свою, предмет обожания, единственную свою радость в жизни; за послушание он был жестоко наказан, и иные говорят, что это наказание длится по сей день. Но жестокая набожность Тантала дала нам и Асклепия – так змея создает губительный яд, но также и дарит возрождение; и так фантазер творит всего лишь грезы, но эти грезы – эти истории – могут показывать нам некую высшую истину.

– Вилли постоянно это говорит, – заметила Кэй; Фантастес вскинул брови. – Что истории – обычно самые лучшие ответы. Лучшие, чем факты.

– Да, – согласился Фантастес, – бывает и так. Иные – как Гадд – называли нас изготовителями лжи. Что ж, можно и так посмотреть. Одну часть тела Пелопа – плечо – Асклепий не смог вернуть к жизни, потому что это плечо сожрал пес. Он сделал ему новое из слоновой кости. Потеря, можно сказать, уместная: на пса, на неверующее существо, не действуют никакие наши фантазии, он туп и невосприимчив к целебной силе воображения.

– Чтобы вернуть тебе твоего папу, – продолжил старый дух, – нужно прибегнуть к фантазии – нужно вообразить нечто новое и великое, способное воодушевить даже того, кто потерял все, потерял себя; способное дать ему новую надежду, новую цель, новую веру. Новое «я». Вот зачем Вилли привел тебя ко мне. Вместе мы постараемся отыскать историю, мечту, взгляд на мир, который поможет исцелить твоего папу. Но прежде чем я сумею сотворить эту фантазию – если сумею, – мне надо получить отправную точку – сырой материал, так сказать. Вообразить я, конечно, могу все что угодно, но чтобы сотворить фантазию, которая будет что-то значить для твоего папы, такую, которая вызовет у него особый личный отклик и безупречно ему подойдет, мне нужна…

– Путеводная нить, – сказала Кэй.

Фантастес не ожидал, что его перебьют, и пару секунд смотрел на нее непонимающим взглядом.

– Нить, чтобы не бегать вслепую по лабиринту. Правильный запах, как для собаки, – объяснила Кэй. – Ищейка может взять любой след. Но чтобы она взяла правильный след, надо правильно выбрать, что ей дать понюхать вначале. Тогда она будет знать, что искать.

Фантастес улыбнулся.

– Вот именно.

– И этот ваш друг, этот маленький, лысый…

– Эвмнестес.

– Он как раз это ищет, да? Отправную точку, то, с чего можно будет начать фантазировать, строить новую историю для моего папы.

– Эвмнестес читает летописи, эпосы, труды историков и романистов былых времен. Он знает обо всем, что было когда-либо сделано, что могло быть сделано и что следовало сделать, – знает непосредственно или знает, где это найти. Эвмнестесу ведомы все истории. В какой-нибудь из них, я надеюсь, мы отыщем верную идею. Вооружившись верной идеей, фантазер может сотворить такое ви́дение, что твой папа не только выйдет из оцепенения, но даже запоет и затанцует. Мы найдем твоего папу, и мы разбудим его.

– В ваших книгах вы ничего про него не найдете, – сказала Кэй. – Вы найдете массу всего, но ему это ничего не скажет. Если вы хотите сказать что-то ему, вам нужна я.

– Возможно, – тихо согласился Фантастес. – Возможно, ты права.

Тут, внезапно, дух перевел взгляд на сухие листья и, зачерпнув часть из них обеими горстями, приблизил к Кэй, чтобы она рассмотрела.

– Ты ведь понимаешь, что это за листья.

– С того деревца внизу? Но их так много…

– Тс-с, – перебил ее старый дух. – Никто из них не знает про храм. Я никому не говорил, так что мы с тобой одни в целом свете. Даже Эвмнестес не знает… – тут он умолк, увидев в открытую дверь статного и очень серьезного юношу, толкающего по коридору большой ящик, – и тем более Анамнестес, этот негодник. Не то чтобы я им не доверял, но… Гадд – серьезный противник. Если я способен переманивать его приспешников к себе на службу, не исключено, что он платит мне той же монетой.

– Но деревце такое маленькое, а тут сотни листьев!

– Эти листья я собирал десять тысяч лет назад, – сказал Фантастес и, испустив меланхолический вздох с примесью усмешки, позволил им упасть обратно на стол. – Когда ствол, который ты видела, был не обломанной скорлупой, не скелетом, а могучей колонной, когда листьев каждую осень падало столько, что хоть телегами вывози. Надо было, конечно, смотреть в оба, потому что жрецы ох как не любили, когда кто-нибудь пробирался в храм, когда воровали что-нибудь с их дерева; но я редко уходил с пустыми карманами.

– Зачем вы их собирали? Для чего они нужны? Стряпать что-то?