Двенадцать ночей

В последний из двенадцати праздничных дней, после пиров, устроенных по очереди всеми двенадцатью рыцарями, происходил общий совет. По одну сторону зала занимали свои ряды духи левой стороны, по другую – духи правой стороны. Первым делом звучал великий Рог Первоярости – это был голос, подобный хаосу. Казалось, все мировые шумы слились воедино, и сотрясался сам воздух, раздирало уши и сердце, и всякую мысль, всякую фантазию вычищала из ума эта какофония. Затем, когда яростный рог умолкал, все взоры обращались на процессию двенадцати рыцарей – они проходили через зал молча, каждый с эмблемой своего ордена, каждый нес в руке один из двенадцати жезлов Достославного общества – железных посохов, увенчанных извивающейся змеей и сюжетным камнем. Друг за другом рыцари втыкали свои жезлы в великое колесо посреди зала, где пол сапфирно играет синим светом, падающим из окон; друг за другом они садились на свои троны. Затем появлялся Первый Дух, он проходил через весь зал и получал от двенадцати рыцарей челнок, сработанный из самого светоносного, жемчужно блещущего камня, витой и желобчатый, точно раковина, с углублением для шпульки – для катушки, а с ним получал и ткацкую нить для утка, который челнок ведет поперек основы, чтобы получалась ткань. Первый Дух дул в отверстие челнока, отвечая великому рогу голосом, полным гармонии, музыкой отвечая на ярость, и отверстие он выбирал такое, чтобы задать тон истории, которая будет рассказана, и последующему обсуждению: любовь или война, трагедия или поиски.

Для таинства, которое теперь начиналось, этот звук был как объятие, он окружал его и укреплял во всей его полноте. Тебе, Кэй, дух вроде меня, должно быть, кажется чем-то странным. Мы и здесь и не здесь, мы большие, реальные, осязаемые и вместе с тем эфемерные, исчезающие. Мы как ночные огоньки – то светимся, то гаснем. Тебе мы, может быть, чем-то напоминаем ангелов: участвуем в твоей ежеминутности, а сами при этом в каком-то смысле вечные. Тебе трудно понять. Но, если подумать, не такие уж мы странные. Что такое любовь? Ее можно увидеть? Что такое справедливость, истина? Их можно потрогать? Их можно налить в тарелку или швырнуть о стену? Нет, но ты знаешь, что они есть

. Вот так же и мы с Флипом. И вот так же, для нас, Невеста: поразительна, как откровение, прекрасна в наших помыслах и упованиях; она – Красота сама, явление, казалось бы, эфемерное и ускользающее, однако столь же реальное, как очевидные факты, столь же вечное и важное, как величайшие и неоспоримые истины. В большинстве своем люди все готовы сделать ради любви, ради истины, ради красоты. Это абсолютные, высшие ценности. Точно так же духи и фантомы в жизни и смерти верны Невесте, ибо в ней, трогающей и воодушевляющей нас, делающей нас теми, кто мы есть, мы все участвуем, как цветок участвует в аромате, солнце – в яркости, небо – в синеве, деревья – в зелени. В ней мы повенчаны с нашим собственным бытием – больше того, с бытием в целом. В ней мы сочетаемся браком с временем и пространством, в ней мы соединены с истиной, в ней мы обручены.

По этому зову челнока, если сердце духа чисто, приходит Невеста. Описать тебе ее явление я не смогу – скажу только, что оно подобно рассветной звезде, и ты, словно на рассвете, понимаешь: это всегда тут было, таилось, а теперь восходит как всезатопляющая весть. Ее явление охватывает тебя исподволь, как синий свет, падающий из окон Челночного зала, и этот свет вдруг собирается во что-то, будто в камень, будто в блистающий сапфир, который можно подержать на ладони, – до того реально ее присутствие, до того убедительно. Этот момент в звуке челнока имеет название: мы называем его «Невестин камень», почему – никому не ведомо или давно позабыто, но он длится вечно, хоть и кончается в мгновение ока, хоть и проносится сквозь твое сердце, как ласточка через зал, влетела в окно, миг, трепет крыльев, бросок – и вылетела в другое. И все же этого мига достаточно, ибо в присутствии Невесты время делается бездонным и мельчайшая его доля заключает в себе вечность.

В старые времена в день общего совета Первый Дух, подув в отверстие челнока, садился за станок и принимался ткать, а духи, пока он ткал, брали слово, и каждый, говоря, тем самым давал ему нить, и, пока длилось собрание, все звучавшие голоса управляли руками Первого Духа, и возникал гобелен, который отражал весь ход собрания и содержал суждение, к которому оно приходило, и в этом гобелене, если внимательно его читать, можно было увидеть все моменты дня и все его заботы, увидеть в ткани живыми и говорящими на языке цвета, фактуры, рисунка, контраста, темы. Как ты можешь догадаться, у нас их тысячи – думаю, ты заметила некоторые из них в гобеленном зале внутри горы?

Кэй кивнула. Послышались легкие шаги, и, повернув голову на звук, она увидела Флипа, заглянувшего в дверь. Встретившись с ней глазами, он улыбнулся слабой улыбкой, а затем опять посмотрел на Вилли, который, забыв обо всем, продолжал: