Двенадцать ночей

– Необходимость, – промолвил Вилли просто, вскидывая брови, а голову, наоборот, горестно склоняя. – Рацио – величайший из сюжетчиков, для них он такой же авторитет, как Фантастес для фантазеров: их духовный глава, если хочешь. В Риме у него громаднейшая доска на свете – для нее и двух залов бы не хватило, и ни у какого царства не достало бы казны купить даже десятую часть того великолепия, каким она украшена. Там по всему полу золотые и серебряные блестки, а сверху вьется живая крыша из веток и виноградных лоз, там из неувядающей зелени выглядывают гроздья неимоверной величины. Линии под ногами, кажется, уходят в вечность. И у него не камни по этой доске двигаются. Двести духов – он называет их причинами – перемещаются по ней туда и сюда, а он без конца между ними ходит, пробует разные варианты и рисунки, обдумывает взаимосвязи, прорабатывает сюжеты, постигает начала и концы всего на свете. Вокруг доски широко раскинулся огромный дворец, место чистого познания, где живет Ойдос, она движется там по тихим комнатам, к ней Рацио обращается, чтобы понять смысл увиденного на доске. А в центре доски, на открытом возвышении под каменным сводом, второй из двух ладов, Онтос, безмолвно кружится в танце. Место чистого бытия – так оно называется, его возвышение, и, пока Рацио пребывает на доске, Онтос никогда с него не сходит. Работая с Ойдос и Онтосом, Рацио овладел всем, что следует знать о том, как причины порождают следствия и как следствия, в свой черед, становятся новыми причинами. Он может показать тебе миллион нитей, входящих в каждое событие, и миллион выходящих из него. Всё в Доме Двух Ладов происходит из чего-то и что-то за собой влечет. Все имеет смысл. Только там мои руки могут по-настоящему успокоиться.

Рацио – великий гений. У него только один недочет. Он очень высокомерен. Он с самого начала, в незапамятные времена уверился, что понимает мир единственно правильным образом, и ни с Фантастесом, ни с кем бы то ни было из духов правой стороны не может даже рядом находиться. Как и все настоящие сюжетчики, роста он невысокого, но он широкий, крепкий, и говорят, он когда-то, давным-давно, победил Фантастеса в состязании по борьбе – хотя сейчас это трудно себе представить, оба такие древние. Правда это или нет, не знаю, но ясно вот что: ни Фантастес не выносит Рацио, ни наоборот. И поэтому, когда Гадд явился к Рацио и рассказал, как он планирует вытеснить великих фантазеров из Вифинии на веки вечные, Рацио, конечно, ухватился за эту идею. Из своего дома в Риме он послал целую армию своих приверженцев – искусных, видных духов левой стороны – в поддержку тем духам левой стороны, какими окружил себя Гадд. И вместе они начали верховодить на всех совещаниях, что происходили в нашем древнем зале.

Когда духи еще обитали в Вифинии, раз в год – на двенадцать зимних дней – двенадцать вифинских рыцарей возвращались из своих странствий, где бы, в каких бы уголках земли они ни были, чтобы торжественно отметить праздник обновления. Из Александрии – три фантазера; из Рима – Рацио и два лада, Ойдос с Онтосом, старейшие из духов левой стороны; из Ливана на востоке – три младших духа левой стороны; от Атласских гор на западе – три младших духа правой стороны. Двенадцать праздничных дней двенадцать рыцарей заполняли состязаниями рассказчиков и стихотворцев, пением, танцами и, конечно, пирами – таких пиров, я думаю, больше нигде в мире не знали и не знают, несравненными по изобилию, по веселью, по пышности и по благородству, которое на них царило. Ох, Кэй, Челночный зал…

Кэй смотрела вниз, на красную каемку своего одеяла. Но теперь, услышав, как голос Вилли дрогнул, она бросила на него очень короткий взгляд и увидела слезы, уже скатившиеся из обоих глаз до подбородка.

Он плачет? Я этого не вынесу. Я не вынесу твоих слез.

Помолчав, тяжко вздохнув, он продолжил:

– В большом зале, в Челночном, где на потолке всю зимнюю ночь мерцают созвездия крохотных бриллиантов, где на полу волны мозаики пенисто набегают на галечные отмели мысли, – там мы пировали, там пели, там топтали торные дороги древних стихотворных ритмов, там создавали и пересоздавали истории, над которыми, будь они рассказаны на каком-нибудь незнакомом, забытом языке, любой все равно плакал бы от радости, от страха, от радости пополам со страхом – плакал бы благодаря самим звукам. И все духи на свете бывали там раз в году, на празднествах двенадцати рыцарей.