Двенадцать ночей

– Разумеется, я не знал, что она так поступит. Разумеется, я не знал, что Гадд так поступит. Он дал мне слово… – Тут он осекся, и его веки опустились на секунду. – И я на его слово положился.

– Но нам, Филип, чьему слову верить? – Фантастес был разозлен, он почти кричал, он словно боксировал зубами с воздухом. – Нам – чьему? Какая правда в тебе? Как мы можем теперь называть тебя другом?

– Не можете, конечно, – промолвил Флип – ровно, негромко. – Я это знаю. И знал. Хотя, по-хорошему, называть меня другом вам следовало бы – как раз теперь в особенности. Я никогда не был тебе лучшим другом, Вилли, чем сейчас, чем в этом. – Вилли поднял глаза по настоянию глаз Флипа, и взгляды двух друзей надолго, непроницаемо встретились. – Ты не можешь этого знать сегодня, но потом поймешь. То, что я сделал – всё, – я сделал, чтобы защитить вас. Помни об этом, Вилли, – Флип не сводил с него немигающих глаз, – помни, что я тебе сейчас говорю; придет время – узнаешь, что́ я сделал и как. Помни.

Флип сидел скованно, жестко, неподвижно. Он походил на камень или древесный ствол. Двое духов продолжали смотреть друг на друга – ни одно веко не дергалось, пальцы не шевелились, дыхание было незаметно, выпрямленные руки были окостенело опущены. Между ними шел безмолвный обмен – обмен дружбой, подумала Кэй; но ей было все равно. Предатель.

Фантастес сделал два стремительных шага вперед, откинул голову и, щелкнув шейными позвонками, метнул плевок Флипу в лоб, которого тот не сдвинул ни на сантиметр.

– Если в тебе хоть капля дружбы еще есть, ты оставишь это место и нас, ты никогда не вернешься ни в горы, ни в Вифинию, ты навсегда покинешь сообщество духов. Если в тебе хоть капля дружбы еще есть, ты не отправишься с этим к Гадду, ты не посвятишь его ни в какие наши планы. А теперь – вон.

Флип с усилием, по-стариковски поднялся на ноги, как будто у него болели суставы. Расправил рукава балахона, разгладил его спереди – но лица не вытирал.

– А тебе, Фантастес, я вот что скажу, – проговорил он медленно. – Я никогда не давал тебе повода ненавидеть меня и сейчас не дам. Я понесу твое презрение, но не как знак моего позора. А как знак твоего.

И решительным, ровным шагом он вышел из белой, тихой комнаты, и стук его подошв постепенно замер.

Кэй внезапно, рывком села вертикально, не понимая еще вполне, что она скажет. Она искала слова.

Рекс.

– Вилли… Рекс… Площадь… Окно…

Вилли устало повернулся к ней, вся жесткость, вся сила противостояния улетучилась из него с уходом Флипа. Губы, язык едва его слушались.

– Что?.. Кэй?..

Она отыскала нить.

– Кат не знает, что я очнулась, верно? Если Рекс скажет Кат, что я разговариваю, бодрствую, она поймет, что она в опасности. Она видела, что я вижу ее, перед тем как они меня ножом… Вилли, ему грозит беда.

– Она права, – сказал Фантастес – но все трое уже ринулись к окну. Кэй поморщилась от боли и резко вздохнула; Вилли с шумом отдернул занавеску. Сквозь боль Кэй с высоты третьего или четвертого этажа увидела переулок и угол ближайшего дома на той стороне. Дальше, ярко освещенная солнцем, лежала главная площадь городка с ее каменной мостовой и приземистыми, видавшими виды зданиями. Кэй видела почти всю площадь, о которой ей говорил Вилли, и, фокусируясь, обретая зоркость после лихорадки и сна, ее глаза стали различать людей. В первый момент она подумала, что они танцуют: они все прыжками неслись к середине площади – двадцать или тридцать человек, со всех сторон.

– Клянусь музами… – прошептал Фантастес – словно ножом полоснул.

Люди остановились, образовав кольцо, а в нем Кэй поверх чьей-то головы увидела лежащее на мостовой неподвижное тело.

Рекс.

– Она убила его, – тихо промолвил Вилли.

И тут, как будто его слова были сигналом, от толпы отделилась одинокая фигура и без спешки, но целеустремленно направилась к дальнему углу площади. За мгновение до того, как она свернула в переулок и пропала из виду, Кэй заметила движение ладони вдоль густой массы темных волос.