Двенадцать поэтов 1812 года

Все недоразумения могла бы снять встреча Толстого и Вяземского, но она не состоялась. Лев Николаевич лишь написал возражение на поправки Петра Андреевича, а от личного свидания уклонился. Отдадим должное Бартеневу: оказавшись между двух огней, он вел себя чрезвычайно деликатно и старался успокоить обе стороны конфликта.

Из переписки П. И. Бартенева и П. А. Вяземского:

«27 февраля 1869. Москва.

Приехавший сюда гр. Лев Толстой действительно отыскал в книге „Воспоминания очевидца о Москве 1812 г.“ (М., 1862) рассказ о том, как император Александр Павлович раздавал на балконе Кремлевского дворца фрукты теснившемуся народу^[387]. На основании этой находки своей он написал возражение на Ваши строки об его книге, 5-й том которой вчера наконец свалился долой с корректурных рук моих…

Вашему сиятельству душевно преданный П. Бартенев».

1 марта 1869 года Вяземский писал Бартеневу: «Пришлите мне возражение Толстого по бисквитному вопросу или укажите, где его отыскать… Укажите также и на полное заглавие сочинений Глинки, на которые Толстой ссылается…»

Без промедления, буквально на другой день, Бартенев отвечал:

«2 марта 1869. Москва.

Гр. Толстой настаивает давно, чтоб я напечатал возражение против Вашей статьи. Я не отказывался, но ставил условием, чтобы указан был источник показания о бисквитах (из-за этого была целая переписка). Приехав сюда, он читал мне новое возражение, в котором утверждается, что бисквиты и фрукты одно и то же. Я опять не отказывался напечатать, но не иначе, как с моим примечанием и с тем, чтобы я предварительно показал статью Вам. Решено было, что он мне ее отдаст, переписав. Теперь слышу, что он уже уехал назад в деревню. Этот человек, вследствие своего пламенного воображения, совсем разучился отличать то, что он читал, от того, что ему представилось. Тем не менее, 5-й том, ныне к Вашему сиятельству посылаемый, содержит в себе вещи истинно художественные.

Что у меня осталось брошюр о Бородине высылаю завтра.

Душевно Вашему сиятельству преданный Бартенев».

К огорчению Бартенева и Вяземского, Лев Николаевич остался при своей версии исторических событий. Но сегодня было бы справедливо, если бы статья с возражениями Вяземского публиковалась в приложении к «Войне и миру» или хотя бы упоминалась в комментариях к роману.

…Средь битвы я один из братьев уцелел:Кругом умолкнул бой, и на поле уснувшемЯ занят набожно прибраньем братских тел.Хоть мертвые, но мне они живые братья:Их жизнь во мне, их дней я пасмурный закат,И ждут они, чтоб в их загробные объятьяПрипал их старый друг, их запоздавший брат.

ЧАСТЬ ДВЕНАДЦАТАЯ

ПОЛКОВНИК МАРИН

(Сергей Никифорович Марин. 1776–1813)

Глава первая

Как мы ни радуйся, а все похожи мы на дворню, которая в лакейской поет и поздравляет барина с имянинами… Одни песни 12-го года могли быть несколько на иной лад…

П. А. Вяземский. Старая записная книжка^[388]

Пророческий марш. — «Высоцкий Двенадцатого года». — Марины из Сан-Марино. — Комета. — Злополучный шарф

19 марта 1814 года Париж впервые услышал «Преображенский марш» — русская армия входила в столицу Франции. Наши солдаты лихо распевали пророческие слова, написанные еще в 1805 году:

Пойдем, братцы, за границуБить Отечества врагов;Вспомним матушку царицу,

Вспомним, век ее каков!Славный век ЕкатериныНам напомнит каждый шаг,Те поля, ручьи, долины,Где бежал от русских враг!Там, Румянцев где сражался,Там, Суворов где разил,Каждый воин отличался,Путь ко славе находил;Каждый воин дух геройский

Среди мест сих доказал,И как славны наши войска,Целый свет об этом знал.Между славными местамиУстремимся дружно в бой!С лошадиными хвостамиПобежит француз домой.За французом мы дорогуИ к Парижу будем знать,Зададим ему тревогу,Как столицу будем брать…