Двенадцатый четверг тридцатого октября

Слышу хруст сухих веток за спиной… Ускоряюсь! Но… В секунду оказываюсь поймана! Чья-то правая рука хватает меня за плечо, разворачивает и… Оглушительный шлепок! Резкий и резвый хлопок. Пощечина! Вторую руку-то, левую, я и не заметила! Вышло – смачно! Голова отклонилась назад. Пришлось – даже согнуться и чуть выгнуться, чтобы не упасть. А после – приложить правую, уже свою, но прохладную ладонь. К своей же правой, горящей и покрасневшей, раскрасневшейся, как никогда и нигде, ни с кем и ничем, щеке.

Ситуация напомнила сцену из Паразита. Вот только у меня – кожа толще, чем у Павлуши. И навряд ли из-под нее – просочится жидкость. Какая-либо! Дрянь, если только… У такой твари, как я, иной и не течет. И это, к слову, не мои мысли. Хотя и такое бывало! И не такое…

Дурной пример – заразителен! Это – цитата из ее же глаз. Немое обращение ко мне! Пока что, немое…

Останется синяк и, похоже, крупный. А завтра в колледж… Сегодня он зацветет, а завтра расцветет всеми цветами и соцветиями радуги! Зачем только она, снова и снова, подвергает сомнению свою родительскую пригодность и компетентность? Еще немного – и ее могут лишить родительских прав. Не то, чтобы я волновалась за нее… На самом деле – мне все равно! И, как было сказано, мной же, выше – плевать! Просто… Оказаться в интернате и детском доме – не очень-то и хочется. Не хотелось – совсем! Особенно, когда мне остался год до совершеннолетия и обращения. Официального принятия себя, как демона. И всех его сил – в себе!

Поднимаю глаза, всего-то – на мгновение, чтобы с готовностью принять второй удар. Третий. И последующие. Но вижу – лишь ее… Ступор?! Ступор! И… Испуг?! На секунду! На какое-то ничтожное мгновение показалось, что она хочет попросить прощения! Хочет извиниться за все это. И не только за это. За все! И я бы простила! Сама бы извинилась за все сказанное. И сказанное ранее, в том числе! Сказанное – вслух и про себя. На высоких и бранных тонах. Опять же – не только и ранее. За все! Извинилась бы! Обняла и, глотая слезы, шептала бы слова любви. Слова тоски по ней… Ранее – да! Когда они – еще были и теплились, пульсировали во мне, но не сейчас!

Мои губы нахально кривятся. И кривятся – не в короткой усмешке. А уже – в полноценном и широком, открытом оскале. И ее опаска, те ее испуг и ступор, сходят: на нет! Как с белых яблонь – дым. Тут же! Растворяются и сменяются злобой.

– Тварь! – шипит она.

А меня, вдруг прорывает. Прорывает на неконтролируемый смех! Я смеюсь – в голос! Смеюсь – сквозь подступившие и проступившие, невзначай, слезы. Почти что – свернувшись в три погибели и калачиком! Оседаю на темно-коричневую, почти черную, землю и грязь, пыль. Меня трясет! А она так и стоит, сверля меня своим темно-карим, почти черным, взглядом. И наверняка выбирает: что же делать дальше? Бить или уйти? Добивать и убивать или…?

Выбирает что-то среднее. Хватает своей правой рукой, за мою левую руку, и тянет в обратную сторону. К своим друзьям! Продолжаю извиваться в приступах смеха, чуть ли и не задыхаюсь. Давлюсь этим приступом, в смеси с воздухом. Со сбитым и перебитым, убитым навзничь, дыханием. Хрипло кашляю и сплевываю желтоватую мокроту. Сбиваюсь, но после – вновь смеюсь.

Это – истерика! Просто – очередная истерика. А ей кажется, что я над ней издеваюсь.

Рыхлю землю кроссовками. Практически – тащусь за ней следом и на коленях. И возможно – даже рву джинсы, как, в принципе, и обувь. Но сейчас – это не трогает. А если и трогает – то меньше всего.

Она поднимает меня за плечи, обеими руками, и ставит перед собой. Чуть поодаль от себя, на том же самом столе, я замечаю блеск. Мое внимание привлекает средних размеров светло-серый стальной предмет, со светло-коричневой деревянной резной ручкой. Он, буквально, загорается от света костра. Позволяя, и почти требуя, заострить все свое внимание на нем.

И как же я его раньше не замечала? Неужели, знак свыше?! Решил помочь своей грешной дочери? Не нужны мне твои подачки и помощь твоя не нужна! Или нужна? Снова сама себе противоречу. Говорю: нет!

А внутри себя ору троекратное: да! Как же я себя бешу в эти моменты! Этой своей неопределенностью и уступчивостью. Ведомостью и доступностью! Как же ненавижу! Ладно! Будь по-твоему, но это – в последний раз. Последний… Как и то, что: подачки – не нужны. И помощь. Ух!

Застыв на месте, я будто вросла в землю, смотря на предмет перед собой. Смотрю на него, какое-то время, в полной тишине и молчании. Словно – погрузив себя, и мир вокруг себя, в непроницаемый и невидимый купол. Непроходимый – для всего и вся. Не только для звуков, но и каких-либо действий. Смотрю долго и упорно, дотошно рассматриваю каждую часть и элемент, каждую деталь и мелочь. Тяжело вздыхаю и сглатываю липкий и тягучий, мерзкий ком, образовавшийся в горле, от оставшихся внутри слез.