Двенадцатый четверг тридцатого октября

Даже не слыша просьбы – уже знаю, что, именно, она попросит. Просьбы и попросит? Требования и заставит! И я знаю – как это воплотить. Каким образом создать и воссоздать, явить миру! Это – будет больно! Больно, но не больнее, чем уже есть, на самом деле. Зато – зрелищно! Они запомнят это. Надолго запомнят! Запомнит и она. Та, что предала!

– Попроси прощения, сейчас же! – кричит она и пихает меня вперед, буквально в руки и объятия того предмета. Не забыв оставить и хлесткую, наотмашь, затрещину на затылке, своей правой рукой. – С улыбкой попроси. Широкой! С такой, чтобы я поверила!

Поверишь! Все поверят. Мгновение. И в моих руках тот самый предмет! Из их же рук выпадают белые пластиковые стаканы и тарелки. Стеклянные бутылки и серые стальные столовые приборы. С грохотом падая и разбиваясь о стол. Царапая его – с противным визгом и скрипом. И опадая на землю. Не хуже той же рыже-красной и желто-зеленой листвы. Которую они покрывают и которой накрываются сами. А где-то – и скрываясь, замалчиваясь в редкой и мелкой, но, все еще, имеющейся темно-зеленой траве.

В их глазах – страх, ужас и паника, зачинающаяся и начинающаяся истерика! В моих же – непоколебимость и решительность, дерзость и уверенность. Сейчас или никогда! Нужно потерпеть, просто потерпеть. Опять и снова. Потерпеть, да! Но подождать! Подождать и исполнить!

Грузно выдыхаю и сглатываю вязкую, горькую слюну. Как остатки и осадки – от того кома в горле. У кого-то, может, они – и сладки. Но точно – не у меня и не здесь, не при них. Не при таких обстоятельствах. Хотя, как посмотреть… В секунду может все и измениться. И на моей улице, вполне, вдруг и заиграет музыка. Начнется праздник! Начнется, да. Уже очень скоро…

Поднимаю свой трофей, на уровень лица, и подношу его близко к нему. С секунду рассматриваю, убеждаясь в правильности того, что я видела на расстоянии. И опускаю к приподнятой левой руке. Мое сокровище и прелесть! Надавив им слегка, а после и чуть сильнее и крепче, больше. Черчу! Черчу две параллельные линии! Резко и быстро, резво. Не раздумывая и не размениваясь.

По кистям рук, вниз, от левого предплечья и испачканной правой кисти, струится бордово-красная, теплая, солоновато-металлическая жидкость. Металлическая – на привкус и солоноватая – на вкус. Но я не замечаю ее. Не замечаю ее и на предмете. Подношу его, после, и возвращаю же его, к лицу. Провожу им, так же резко и быстро, одну линию. Будто – боясь уже и передумать. Левая рука саднит и неприятно щиплет. Но я пользуюсь правой, так что, на деле – не боясь ничего и делая все, как на автомате и не думая. От уха до уха! Со стороны – напоминает параболу. С точкой пересечения осей x и y, нулем, между сомкнутыми, чуть больше прежнего, побелевшими, почти посиневшими и иссохшими, губами. Уголки их тянутся вверх. Челюсти размыкаются.

– Стоит ли чего-то улыбка, отраженная в глазах, в сравнении с улыбкой до ушей? В буквальном смысле – до ушей! От уха до уха… Бой изначально обречен на провал, когда как уже на самом первом этапе (сравнении), проигран в сухую. В сухую! В сухую… бутылку красного! Как говорится: пей из горла! Но можешь не изгаляться и пригубить… со рта. А там – и до дна…

И я, буквально, вижу, как в них, в их глазах и душах, телах напротив – бурлит адреналин. Уже не слышу и не чувствую, не ощущаю. А именно – вижу. Вижу, как бушует страх внутри них! Внутри ее гостей и друзей. Внутри ее самой! Дети плачут за спинами взрослых, пока они сами отходят от увиденного, шока и тихого ужаса. Стараясь сгруппировать хаотичные мысли в своих головах. Во что-то, более-менее, походящее на одно целое. Адекватное и вразумительное, понятное всем и каждому. Пытаясь доходчиво объяснить это себе, чтобы, после, объяснить и им. Но не справляются и с собой. Не справляются с разумом, как и с эмоциями, чувствами и ощущениями. Сердцем и телом, с душой. Маленький ублюдок просится домой, давясь слезами. На что я отвечаю раскатистым смехом и схаркиваю кровь. Плюю ей, вперемешку с кожей и со своим же мясом.

– Так – достаточно широко, мами? – широко и как-то даже истерически, почти сумасшедше-психически, улыбаюсь я Анне.

После чего – отбрасываю нож в сторону, втыкая его в землю и траву, и иду на выход из леса. Ухожу от них и от нее! На этот раз – окончательно. На этот раз – точно навсегда!

Помнится, она говорила, что ей: будет легко расстаться со мной! Думаю, пора проверить это…

Бабочка (А)

Почему все – так? Почему этот мир – так тяжел и жесток к ангелам? Ко всем, да! Но почему-то к ним и рожденным… Рожденным, но не обращенным… С ними он – куда больше и сильнее! Крепче и туже. Хуже и… больнее! А уж к не принятым – в свои семнадцать лет… И подавно! Тем более! Почему? Почему он так зол и сердит? И все – на одного (одну) и одновременно?!