Двести лет вместе. Часть I. В дореволюционной России

Всё началось с убийства полицмейстера – и именно на той «Суражской улице, где была сосредоточена еврейская анархистская организация»; затем кто-то стрелял или бросил бомбу в проходящую церковную процессию. Специально за тем приехавшая комиссия Государственной Думы, увы, увы, почему-то так и не могла установить: «были ли то выстрелы, или какое-то шипение, этого очевидцы точно не могли выяснить»[1320]. Впрочем, коммунист Диманштейн через 20 лет ясно пишет, что «в православную процессию была брошена провокационная петарда»[1321]

.

Не исключено и соучастие Бунда, «лучшие» месяцы революции тщетно рвавшегося к вооружённому восстанию, а вот хиреющего без боевой обстановки, так что предстояло ему снова идти поклониться РСДРП. Но гораздо явственней, конечно, проявились сами белостокские анархисты. Об этом анархистском гнезде повествовал после 1917 их вождь Иуда Гроссман-Рощин: они больше всего боялись «поддаться постепеновщине и благоразумию». Проиграв две-три стачки из-за неподдержки населения, они решили, как раз в июне 1906, «что надо взять в свои руки город» и экспроприировать производства. «Полагалось, что уход из Белостока без последней классовой битвы ни на чём не основан и является капитуляцией перед сложной задачей высшего типа»; если «не перейдём к высшей стадии борьбы, то масса потеряет доверие [к нам]». – Однако для взятия города не хватало наличных сил и оружия, и Гроссман кинулся в Варшаву искать помощи у боевой организации ППС (польских социалистов). И там – его застал крик газетчика: «„Кровавый погром в Белостоке!.. Тысячи жертв!“… Всё стало ясно. Реакция нас предупредила», – пробалтывается он[1322].

Вот тут-то, в «переходе на высшую стадию борьбы», кажется, и кроется объяснение «погрома». Этот революционный порыв белостокских анархистов ещё потом продолжил на суде присяжный поверенный Гиллерсон, произнёс адвокатскую речь, «возбуждающую к ниспровержению существующего в России образа правления и общественного строя», – за что сам был привлечён к ответственности. По суждению же думской комиссии, «почву для погрома создали и разнообразные реакционные общественные элементы, мнившие, что борьба с евреями есть борьба с Освободительным движением»[1323]

.

После той не признанной думской комиссиею «провокационной петарды» – как же развивались события? По выводу комиссии, велось «систематическое расстреливание мирного еврейского населения, не исключая женщин и детей, под видом усмирения революционеров». Еврейских жертв было «свыше 70 убитых и около 80 раненых». Наоборот, «обвинительный акт стремился объяснить погром революционной деятельностью евреев, озлобившей прочее население». Думская же комиссия отвергала это: «никакой племенной, религиозной или экономической вражды между христианским и еврейским населением города Белостока не существовало»[1324].

А сегодня пишут так: «На этот раз погром был чисто военный. Войска превратились в погромщиков» и охотились за революционерами. Впрочем, об этих войсках уже рядом сказано, что они боялись отрядов еврейских анархистов с Суражской улицы, так как «русско-японская война… научила их [русских солдат] бояться выстрелов» – так выразился с трибуны городской думы еврейский депутат[1325]

. – И вот против еврейской самообороны вышли пехота и кавалерия, а с другой стороны – бомбы и огнестрельное оружие.

Комиссия Думы, в тот взбудораженный общественный момент, заключила о «расстреливании населения», – но через 20 лет в советском сборнике читаем (всё равно тот «старый режим» не вернётся, не оправдается, вали волку на холку): происходило «убивание гвоздями целых семей, выкалывание глаз, вырезывание языков, раздробление детских голов и т. п.»[1326]. А роскошный, иллюстрированный, на меловой бумаге, за границей изданный освобожденческий сенсационно-разоблачительный фолиант «Последний самодержец» (уверенно заключая вперёд, что Николай II будет «последний») предлагает такую версию: погром «настолько инсценировался, что представилось возможным описать программу первого дня в берлинских газетах; таким образом, за два часа до начала погрома в Белостоке берлинцы могли ознакомиться с событием»[1327]

. (Если что-то и было в берлинской газете – так не отсвет ли замыслов Гроссмана-Рощина?)

Да ведь довольно нелепо было бы для российских властей сочинять и поощрять еврейские погромы в те самые месяцы, когда русские министры обивали западные финансовые пороги в поисках займов. Вспомним, что Витте и без этого трудно было получить заём от неблагожелательно настроенных (из-за положения евреев и еврейских погромов) Ротшильда «и других больших еврейских домов»[1328], за исключением берлинского Мендельсона. Ещё в декабре 1905 русский посол в Лондоне Бенкендорф предупреждал своего министра: «Ротшильды твердят повсюду… что русский кредит в настоящее время стоит очень низко, но будет восстановлен немедленно по разрешении еврейского вопроса»[1329].