Двойной контроль

Убеждение Мартина в том, что Себастьян – брат-близнец Оливии, зиждилось на странной гармонии совпадений между сведениями, полученными в ходе психотерапевтических сеансов, и рассказами Карен о детстве брата Оливии. Однажды, ближе к концу отпущенного ему часа, после долгой и в некотором роде общей аллегории безудержного гнева и бессильных нападок – «там, где хранят бомбы… оружие и трупы, пронзенные пулями…» – Себастьян признался, что, когда ему исполнилось восемнадцать, Тэннеры рассказали о его усыновлении, но о матери говорить избегали, упомянув лишь, что она была «дурной женщиной», которая его не хотела, и что жила она «в районе „Арсенала“». В общем, заключили они, если он жаждет с ней встретиться, то пусть ищет ее сам. Загадочный «склад боеприпасов» и «оружейники» в спонтанных ассоциациях Себастьяна оказались не метафорами, а историческими и географическими отсылками. Мартин знал, что Карен жила неподалеку от стадиона футбольного клуба «Арсенал»; знал он и то, что Себастьян с Оливией ровесники и, хотя своей полной даты рождения пациент пока еще не назвал, родился он в том же месяце, что и Оливия; он знал об ожогах, оставленных сигаретами, в рассказах пациента превратившихся в пулевые ранения, и знал, что брата-близнеца Оливии сдали в приют в том же возрасте, что и Себастьяна. Доказательства стучались в дверь, но Мартин отказывался наводить официальные справки о личности пациента, поскольку предпочитал работать с информацией, полученной в ходе сеансов, храня ее в плотно закупоренной колбе психоаналитического процесса. Теперь он задумался, не проще ли разузнать конкретные факты. Кто такой Себастьян – брат-близнец Оливии или нет? Однако же осознание того, что он никогда бы не решился на такой шаг ради Себастьяна, потому что официальная информация внесла бы чужеродный словарный запас в символический лексикон, который они составляли вдвоем, не давало Мартину возможности оправдать желание разведать побольше лишь затем, чтобы удовлетворить свое любопытство и развеять тревогу. Разумеется, можно было обсудить проблему с Лиззи, но и этому Мартин противился. Она была психотерапевтом, а теоретически ему позволялось обсуждать трудные случаи с коллегами, но вдобавок она была его женой и матерью Оливии. Только соблюдая абсолютную конфиденциальность, можно было подвести Себастьяна к осознанию своей внутренней сути, не запятнав ее недоверием и смятением, которые пациент испытывал всю свою жизнь. Безусловно, можно было обратиться за советом в этическую комиссию, но Мартин был ведущим психоаналитиком, и этическая комиссия чаще обращалась за советами к нему.

Почему все так сложилось? В том, что посторонний человек, да еще и враждебно настроенный, может оказаться близким родственником, сквозил какой-то непрошеный Софоклов трагизм, будь то дочь, впервые встречающая своего безумного брата, оказавшегося отцовским пациентом, или сумасшедший дядя, ненавидящий и ревнующий своего новорожденного племянника, внука Мартина. Тревожащее переплетение семьи и психотерапии лежало в основе самой профессии. Анна Фрейд, знаменитая пациентка своего отца, так и не вышла замуж, потому что ни один мужчина не мог сравниться с ее героем, который помог ей обрести сокровища самопознания и заглянуть в глубины подсознания. Кровосмесительный подтекст прослеживался довольно ясно, точнее, должен был бы быть ясен для тех, кто во всем прослеживал кровосмесительный подтекст, однако же к кому мог бы Фрейд направить свою дочь и как он мог лишить ее уникальных благ, которые сулило совершаемое им революционное открытие? В те времена не существовало никаких ограничений, но впоследствии психоаналитический процесс потребовалось оградить от злоупотреблений и порочных практик, неосмотрительности, превышения полномочий, всевозможных контртрансференций, неадекватной подготовки и прочих трудностей, возникающих при создании надежных привязанностей к психоаналитику для того, чтобы превратить действенную зависимость пациента в его действенную независимость. Мартин, будучи одним из самых ревностных защитников этих границ, больше всего опасался невольно их нарушить, и тем не менее причины, породившие этот взрывоопасный арсенал проблем, были достаточно просты и благонамеренны: Мартин решил принимать Себастьяна на дому, поскольку считал, что пациенту необходимо больше сеансов. У кабинета был отдельный вход, и обычно в доме находилась только Лиззи, принимавшая своих пациентов у себя; их кабинеты разделяли два этажа. Оливия приезжала домой по вечерам или на выходные, когда приема не было. Вдобавок она была закаленной дочерью двух психотерапевтов; Мартин начал принимать пациентов на дому, только когда дети пошли в младшую школу, а Лиззи дождалась, когда они покинут родительское гнездо. Когда Себастьян стал пациентом Мартина, Оливия только начала встречаться с Фрэнсисом и еще не познакомила его с родителями.