Двойной Нельсон

В мае местных фруктов еще не выросло, поэтому питались одними большими грушами прошлого урожая и курагой. Бутылка была почата чуть-чуть, для порядка. Но как только кто-то заглядывал в буфет, оба принимались чокаться с таким усердием, что на душе у вошедшего теплело и он под влиянием симпатичной пары выпивающих неожиданно для себя тоже заказывал и выпивал много больше, нежели планировал при входе.

Путиловский подметил эту закономерность на третьем посетителе:

— Дурной пример заразителен...

Настроение у обоих было препаршивое. Только что пришла молния из Уфы: в городском саду застрелен генерал-губернатор Богданович. А поскольку Гершуни ехал из Уфы, все было ясно. Его почерк. Если бы аптекарского ученика взяли в Петербурге при убийстве Сипягина...

— Если бы! — вздохнул Путиловский.

Прозвонил станционный колокол. Пора идти.

Берг для собственного успокоения проверил револьвер — известно, что Гершуни оружие с собой не носит. Он полагает себя гением конспирации и чрезвычайно уверен в себе.

В поезде едет Евграфий Петрович. Он не упустит никого, даже комара, так что задержание представлялось не очень сложным делом. Если Гершуни не сойдет здесь, они подсядут. Поезд не уйдет без особого сигнала, который подаст Путиловский. Начальник станции от всего этого инструктажа превратился в еле передвигавшийся соляной столп: Пресвятая Богородица, ведь застрелить могут!

Начальник киевской охранки полковник Спиридович со своими молодцами незримо присутствовал вокруг вокзальчика, но они никогда не видели тигра революции (так величала Гершуни революционно-бравая пресса). Поэтому на острие атаки приказом начальства была выдвинута троица Путиловского, которая могла ранее заметить Гершуни в окрестностях Мариинского дворца при убийстве Сипягина.

* * *

В это самое время тигр, он же гений конспирации, сидел в вагоне второго класса и прислушивался ко внутренним ощущениям. Дремавшие до поры до времени (кроме крайней гордости за себя и Боевую организацию) внутренние ощущения приподняли голову и стали тихо нашептывать: «Что-то не так... что-то не так...»

Хотя все выглядело так. Помимо Гершуни, в полуоткрытом купе сидели еще три пассажира — одна дама и двое пожилых мужчин, никоим образом не возбуждавших ни малейшего подозрения. Первый всю дорогу — а подсел он часов шесть назад — молчал и слушал второго, подсевшего всего три часа назад. Второй же никаких тем, кроме особенностей канареечного пения, не затрагивал. Но про канареек он знал все, а чего не знал — так того, видимо, и знать не надо было.

Гершуни вначале удивлялся глубине погружения в предмет, потом тосковал, выходил на стоянках, пил водку в буфетах, возвращался и слышал одно и тоже: кенари, самки кенарей, дети кенарей, внуки, бабушки и дедушки... Иногда второй доставал из кармана коротенькую флейту и насвистывал на ней простые мелодии, объясняя разницу между Овсянкиным коленцем и дудочным распевом.

«Для кого стараемся, жизней не жалеем? А они про кенарей... Дубье!» — огорченно думал Гершуни.

Птицевод попытался было разговорить Гершуни, спросив предельно вежливо:

— А что, господин хороший, иудеи разводят канареек?

На что Гершуни, дабы прекратить всякие поползновения, отреагировал быстро и остро:

— Только на мясо! — чем несказанно обидел птицефила.

Затем разговор перешел на полутона, и Гершуни чуть вздремнул.

Проснулся он от тягостного ощущения чужого взгляда. Напротив их куне стоял малый весьма непрезентабельного вида, родом явно из третьего класса. В голове проснувшегося сразу зароились мысли: зачем он остановился? что он здесь делает? Гершуни даже успел уловить странный взгляд малого, брошенный на птицеведа. Однако птицелюб не повел и глазом, тираду свою не прекратил, а наоборот, даже обратился к постороннему за подтверждением какой-то птичьей мысли, высказанной до того, как Гершуни открыл глаза.

«Странно все это...» — вяло подумал тигр революции, и малый мгновенно исчез. У Гершуни было два варианта выхода: сойти в Дарнице или доехать до станции Киев-второй. На главный вокзал он заявляться не хотел и не мог, ибо там всегда дежурили филеры с альбомчиками фотографий, среди которых красовалась и его собственная. На ней Гриша глядел орлом, всем своим молодцеватым видом призывая новых рекрутов в ряды революционного подполья.

Сейчас он завалится на подпольную квартиру, отоспится, отъестся, а через пару дней триумфатором въедет в Париж, на заседание ЦК партии эсеров. Потом на южный берег Франции, немного поиграет, отдохнет и примется за очередного губернатора. Россия большая, этих птичек-канареек много, на его век хватит.

Прошел проводник, выкрикивая станцию. Дарница. «Что-то мне этот малый не понравился. Сойду здесь на всякий случай». Его должны были ждать и здесь, и на Киеве-втором. Только надо сходить оригинально. В последнюю секунду. Тогда сразу обнаружится хвост. Тьфу-тьфу-тьфу...