Выступление Якира на судебном процессе в соответствии с замыслами организаторов давало линию и для других подсудимых на разоблачение происков Троцкого и фашистских государств против СССР, причем всячески подчеркивалась роль Тухачевского в заговоре.
Однако когда Блюхер, пытаясь конкретизировать подготовку поражения авиации Красной Армии в будущей войне, задал об этом вопрос, то Якир ответил: „Я вам толком не сумею сказать ничего, кроме того, что написал следствию“.
На вопрос председателя суда о том, в чем выразилось вредительство по боевой подготовке, Якир уклончиво заявил: „Я об этом вопросе говорил в особом письме“.
Допрос Тухачевского и Уборевича велся в суде в форме вопросов и ответов, при этом Ульрих неоднократно прерывал их своими замечаниями. Тухачевский в суде некоторые обвинения не подтвердил (в частности, шпионаж. —
Следствие большие надежды возлагало на показания Корка. Его особенно тщательно подготовили к процессу и предоставили возможность произнести „разоблачительную речь“, занявшую 20 листов стенограммы суда. Последующие допросы Эйдемана, Путны и Примакова снова велись в вопросно-ответной форме. При допросе в суде Эйдемана ему были заданы всего три вопроса.
Фельдман так же, как и Корк, был „надеждой“ органов следствия. Перед допросом он обратился к суду со следующей просьбой.
„Я просил бы, гр-н председатель, позволить мне вкратце (я долго не буду задерживать Вашего внимания) рассказать то, что мне известно как члену центра, то, что я делал. Я думаю, это будет полезно не только суду, но и всем тем командирам, которые здесь присутствуют“.
Разрешение, конечно, последовало. Выступление Фельдмана заняло 12 листов стенограммы.
В суде обстоятельства дела были исследованы крайне поверхностно и неполно. Вопросы, задававшиеся подсудимым, носили тенденциозный, наводящий характер. Суд не только не устранил наличие существенных противоречий в показаниях подсудимых о времени образования заговора, об их вступлении в него, о составе „центра“ заговора, о практическом участии в заговорщической деятельности, но даже фактически замаскировал эти противоречия… Суд не истребовал никаких объективных документальных доказательств и свидетельств, необходимых для оценки правильности тех или иных обвинений, не вызвал никаких свидетелей и не привлек к рассмотрению дела авторитетных экспертов… (Короче, процесс был подготовлен явно наспех и выглядел инсценировкой. И тому есть объяснение. Суд нисколько не был заинтересован в установлении истины, но и не был заинтересован также в том, чтобы „утопить“ подсудимых. Спустя много лет Каганович на вопрос писателя Феликса Чуева сказал, что дело не в показаниях, а в тех материалах, которые были до суда. —
В 23 часа 35 минут 11 июня 1937 г. председательствующим Ульрихом был оглашен приговор о расстреле всех восьми осужденных с конфискацией всего лично им принадлежавшего имущества и лишением присвоенных им воинских званий.
В ночь на 12 июня Ульрих подписал предписание коменданту Военной коллегии Верхсуда СССР Игнатьеву — немедленно привести в исполнение приговор о расстреле Тухачевского и др. осужденных. Акт о расстреле был подписан присутствовавшими при исполнении приговора Вышинским, Ульрихом, Цесарским, а также Игнатьевым и комендантом НКВД Блохиным».
Интересно было бы почитать докладные записки всех членов суда. Может быть, когда-нибудь и почитаем. Пока что, и то неполно, цитируются только две. Первая принадлежит Буденному (верному сталинисту), вторая — Белову (впоследствии репрессирован).
«Тухачевский с самого начала процесса суда при чтении обвинительного заключения и при показании всех других подсудимых качал головой, подчеркивая тем самым, что, дескать, и суд, и следствие, и все, что записано в обвинительном заключении, — все это не совсем правда, не соответствует действительности. Иными словами, становился в позу непонятого и незаслуженно обиженного человека, хотя внешне производил впечатление человека очень растерянного и испуганного. Видимо, он не ожидал столь быстрого разоблачения организации, изъятия ее и такого быстрого следствия и суда…