Дворец утопленницы

Ровно мгновение Фрэнки была уверена, что задремала всего на пару минут, что вечер или в крайнем случае ночь еще впереди, что прошло совсем немного времени. Но тут же она заметила, что дрова в камине прогорели и даже угли успели остыть – не виднелось ни единой искорки. Она вздрогнула. Должно быть, уже утро, но в гостиной по-прежнему темно, а завеса дождя за окнами до того плотная, что улицу не разглядеть.

Она поднялась с дивана, слегка прихрамывая прошлась по комнате, потерла глаза и осмотрелась. Гилли нигде не было видно. Фрэнки приблизилась к окну, глянула вниз. Все еще льет, тут никаких изменений, и ветер нисколько не утих, а будто бы даже разошелся. Лагуна за ночь вздулась еще больше, словно что-то набухало в ее чреве, – в голове мелькнуло старомодное слово чреватая, – и казалось, хотя Фрэнки не стала бы ручаться, что никогда прежде канал не разливался настолько сильно. Она подалась вперед, прищурилась. Да, похоже, дверь палаццо напротив уже под водой. Фрэнки подошла вплотную к окну, чтобы присмотреться получше, но тут услышала шаги за спиной.

– Доброе утро! – воскликнула Гилли. В одной руке она держала пакет апельсинового сока, в другой две чайные чашки. – Я пыталась сварить кофе, но ничего не работает. Видели уже, что на улице творится? Просто конец света. – Она перевела дух и, просияв от предвкушения, добавила: – Ну, что скажете?

Фрэнки не сразу сообразила, о чем речь. Но потом взгляд ее упал на страницы, рассыпанные по диванным подушкам. Рукопись. Ошалелая со сна, она не нашлась с ответом. Взяла у Гилли чашку и, пока девушка разливала сок, лихорадочно гадала, что сказать. Прикинула даже, не соврать ли. В иной ситуации она бы и думать об этом не стала, а любого, кто осмелился бы предложить подобное, отчитала за слабость, но лицо у Гилли было такое беззащитное, открытое, взволнованное, что правда не шла с языка, и Фрэнки всерьез сомневалась, способна ли на такую жестокость. Впрочем, этого она так и не узнала – в ее молчании, похоже, выражалось все, чего она не сумела произнести вслух.

– Вам не понравилось, – сказала Гилли с утвердительной интонацией.

– Да нет, не в этом дело, – возразила Фрэнки, глотнув сока. Он оказался страшно кислым, словно забродившим. Она поставила чашку на стол.

– Еще как в этом, – настаивала Гилли. – У вас на лице написано. Вам ни капли не понравилось.

Фрэнки открыла было рот, пытаясь подыскать милосердную ложь, чтобы облегчить страдания девушки, но ничего не придумала. Рукопись она бросила на середине, крайне озадаченная тем, что успела прочесть. И все не могла взять в толк, почему Гилли именно ее выбрала своим первым читателем. Их стили совсем не похожи. Да как только Гилли пришло в голову, что Фрэнки оценит по достоинству этот опус, которому она, если уж на то пошло, и названия-то подобрать не могла? Роман открывался сценой, в которой юная девушка сидела под деревом, и поначалу казалось, что ее описывает возлюбленный или поклонник, но постепенно эти описания делались неистовее, яростнее даже, и вскоре Фрэнки с тревогой осознала, что поклонники здесь ни при чем. Хотя персонажи не разговаривали и никак не взаимодействовали, через некоторое время стало ясно, что повествование ведется от лица другой женщины, заметно старше, которая завидует сидящей под деревом девушке. В это мгновение Фрэнки бросила нервный взгляд на Гилли, устроившуюся подле нее на диване, и опрокинула в себя остатки виски.

Дальше – больше. Гилли, похоже, решила избавиться от всех традиционных атрибутов романа: персонажей, сюжета, места действия. Текст состоял из беспорядочных рассуждений, в которых не прослеживалось никакой логики, и доводить мысль до конца Гилли не особенно стремилась. Порой это вырождалось в совсем уж бессвязные перечисления. Сплошь и рядом болтались незаконченные фразы, слова, брошенные посреди страницы, будто автор планировал вернуться к ним как-нибудь на досуге. Тире Гилли не уважала, а запятых избегала вовсе. По временам Фрэнки готова была признать, что текст, если прочесть его перед аудиторией, мог бы, пожалуй, радовать слух, но иных достоинств, кроме цветистого ритма, так и не разглядела. Ко всему прочему, в рукописи то и дело попадались пустые страницы – внезапно и без всяких на то оснований. Впервые заметив чистую страницу, Фрэнки решила, что это ошибка, и собралась было ее отложить, но тут же поняла, что следом идет еще одна, а за ней другая. Переворачивая страницу за страницей, постепенно учась узнавать стиль Гилли, она осознала, что в тексте нет ничего случайного – каждая деталь служит какой-то цели.

Расправив плечи, Фрэнки посмотрела девушке в глаза.

– Ладно, – признала она. – Мне не понравилось.

Даже не потрудившись сперва собрать страницы, Гилли опустилась на диван. Бумага, сминаясь, захрустела.

– Почему?

Фрэнки смешалась. Направленный на нее взгляд широко распахнутых глаз казался жутковатым, и выдерживать его было тяжелее, чем даже припадок ярости, ругань или рыдания. Что угодно Фрэнки предпочла бы этому неестественно пустому взгляду, который пронизывал до костей.