Дворец утопленницы

Бояться нечего. Показалось или в голосе девушки в самом деле мелькнула насмешка? Страх Фрэнки переродился в нечто иное, нечто дикое, необъятное, неукротимое. Захотелось спросить: да что ты знаешь о страхе, о настоящем страхе? Не об испуге, каким отзываются в животе ночные шорохи, но о леденящем ужасе, от которого перехватывает дыхание, от которого все внутри переворачивается. Об ужасе, который испытываешь в обстоятельствах настолько чудовищных, что не описать словами и не понять по-настоящему, не испытав на себе, – и, пройдя через все это, остаешься в одиночестве, без семьи и дома, а холод и голод становятся до того обыденными, что утренние заморозки, когда, проснувшись, вдыхаешь стылый воздух и видишь окна, изнутри затянутые инеем, уже не удивляют и не пугают, лишь напоминают: неделя выдалась тяжелая, не хватило денег на отопление. Гилли трудностей не знала и вряд ли когда-то узнает. Их разделяет пропасть – огромная, бездонная. Непреодолимая. Теперь Фрэнки по-настоящему осознала это.

На нее навалилась усталость. Такой усталости она не чувствовала никогда прежде, ни после «Савоя», ни во время войны. Эта усталость проникала под кожу, до краев заполняла изнутри. Фрэнки так и не разобралась, почему вечно чувствует себя не в своей тарелке рядом с Гилли, – не потому ли, что всякий раз, беседуя с ней, слышит очередное неожиданное признание, а ее образ, ее портрет, не успевая сложиться в голове, без конца видоизменяется, преобразуется, трансформируется? Фрэнки теперь мечтала лишь об одном – избавиться от этой девицы, сбежать из этого города, вернуться в свою лондонскую квартиру к скрипучей кровати, к протекающему крану, к дверям, которые от малейшей влажности разбухают и перестают закрываться.

Гладкое, сияющее лицо Гилли смутно белело во мраке.

– Я хочу, чтобы вы ушли, – прошептала Фрэнки, глядя на нее.

Девушка, похоже, решила, что ослышалась.

– Фрэнсис?

– Меня зовут Фрэнки! – огрызнулась та, прижимая кончики пальцев к вискам. – И я сказала, что хочу, чтобы вы ушли, – повторила она громче.

Гилли повернулась к окну:

– Но там же льет как из ведра.

Фрэнки ничего не желала слушать. Она не собиралась больше терпеть эту зарвавшуюся девицу у себя в доме, она хотела остаться одна, и немедленно.

– Я сказала, вон!

Гилли вздрогнула, но так и осталась стоять в замешательстве, будто сомневалась, что Фрэнки говорит всерьез. А потом вдруг принялась спешно собирать вещи. Фрэнки следила взглядом за ее лихорадочными движениями, а когда та вышла из гостиной, направилась следом. Она хотела убедиться, что Гилли и впрямь уходит, хотела собственноручно запереть за ней дверь, раз и навсегда.

Уже во дворе, спускаясь по ступенькам, Гилли замерла и обернулась. Обе успели промокнуть под дождем, девушка тряслась от холода.

– Фрэнсис, я понимаю, что огорчила вас. Не совсем понимаю, чем именно, но вижу, что это так. Пожалуйста, пожалуйста, давайте вернемся и все обсудим.

Где-то в глубине души Фрэнки хотелось уступить, откреститься от собственного гнева, убедить себя и Гилли, что ей плевать и на эту чертову рукопись, и на желающих ее опубликовать. Но публикация досталась Гилли по блату, и от одной мысли об этом у Фрэнки все закипало в груди, ведь ей когда-то приходилось писать ночами, редактировать почти в полной темноте – все деньги уходили на еду, платить за электричество было нечем. А этой девице все преподнесли на блюдечке, и так будет всегда – вот чего Фрэнки не могла вынести, что-то внутри дало трещину, и неистовая ярость, которую за день до этого ей с трудом удалось обуздать, теперь грозила захлестнуть ее с головой.

– Фрэнсис, прошу вас, не будем расставаться так, – взмолилась Гилли. – Я проделала огромный путь, чтобы вас разыскать.

Всего мгновение Фрэнки думала, что ослышалась, что дождь и ветер исказили слова, слепили из них совсем не то, что на самом деле прозвучало, или, быть может, она неправильно поняла и Гилли имела в виду вчерашний вечер, долгую дорогу до палаццо под проливным дождем. Но у той вдруг переменилось лицо – спохватилась, что сболтнула лишнего, – и Фрэнки обо всем догадалась.

– В тот день, – начала она, – у рынка…

– Я вас тогда ждала, – попятившись, созналась Гилли.

У Фрэнки перехватило дыхание.

– Зачем? – воскликнула она, чувствуя, как слово вибрирует в горле, то ли от холода, то ли от чего похуже. И взялась за перила, чтобы не потерять равновесие.

– Позвольте, я объясню, Фрэнсис…

– Я хочу знать зачем, – настаивала Фрэнки.