Дыхание

Их презрение к людям, а не к себе, презрение — прозрение, которое могло помочь им родиться заново, подпитало туман, начавший сгущаться надо мной шесть или двенадцать месяцев назад. Они считают, что я отяжелел. Да, я отяжелел, но это тяжесть кислородного гноя, затекающего в мои легкие. Их бесит моя невредимость. Я не изобретаю изощренные миры, чтобы в них спрятаться, не врачую с дубиной в руках, загоняя всех в нормальность, не проповедую более четкий УК, более безопасный секс, более здоровую жизнь, более сильную силу, более гуманную конституцию, да поможет нам Бог. Я не верю во все это, потому что я не дикарь. Мне незачем придумывать для себя клетку. Моя забота о ближнем заключается в абсолютном недеянии, пусть и вынужденном или непонятом пока. Все молятся на придуманную крышу над головой. Мои знакомцы — холостые, бездетные, женатые, отцы-герои, матери-проститутки, богатые, нищие, христиане, зороастрийцы, иудеи, вудуисты и те, кто верит только в деньги — все они желают того же, что и все общество, а именно — безопасности, чтобы жить, но в галопе за безопасностью они потеряли свою жизнь. Все, что я слышу с детства, крутится вокруг безопасности, должной прийти извне, если все возьмутся за ум и перестанут пакостить. Одни в юности посвятили себя охране общества и со временем стали главной для него угрозой, другие отгородились деньгами от всех, но их собственные черти от того стали только ближе, третьи послали безопасность на три графемы и вызвались платить тюрьмой и смертью за один головокружительный глоток свободы, но я знаю их, и ни один не бывает счастлив и минуты, а сейчас их начинает рвать дракон безопасности; они жертвуют ему всем и в итоге теряют последнее.

Для меня это так очевидно, но мне очень трудно обвинять их. Тех, кто боится откинуться на главную точку опоры — самих себя. Я недалеко от них ушел.

Как полагаться на себя, если ты не знаешь, кто ты?

Можно говорить об этом месяцами без остановки, но чем сильнее поднимаешь плоскость пустоты, чтобы заглянуть в изнанку, тем дальше катится прочь ядро сути.

Простой вопрос — «сколько времени?» — вызывает панику. Мне всегда раньше казалось, что вопросы об истине есть пример праздности, искусственности, — одним словом, менталитета. Вполне понимаю длительность. Это понимание делает свободным, потому что длительность естественна. Истина — поток изменчивый, нужно лишь расслабиться и влиться в поток, реагируя на внешнее с исключительным автоматизмом, и окажешься в ее эпицентре. Все находится во всем, они чувствуют это, хоть и не отдают себе в этом отчет. Время — слишком надуманная категория. Праотцы-Хранители выродились в жрецов, некоторые из них — в ученых, ученые — в формалистов, и результатом этой мутации стало открытие Времени. Сборище рубрикаторов отошло в сторону от потока и упаковало все живое в брикеты. Мы живем в упаковке времени, которое зло и всего лишь мгновение, но когда вы проголодаетесь, и взыскуете живой длительности, вам не дадут развернуть брикет.

Цивилизация превратилась в супермаркет, полный упаковок с диетическим содержимым разного веса, объема и консистенции, и открытие денег было не за горами, а с деньгами расцвели все пороки ума. Что касается ассортимента полок, вы можете утолять свой голод мечтой, подпитываемой наукой и прессой, а также плотью продавщиц и целлофаном. Время они продают на развес. Минимум — миллисекунда, максимум — диетически отмеренный срок жизни, и никакого холестерина. Все это лишает меня рассудка… Будущее и прошлое не имеют никакого смысла; все произойдет со всеми. Между парой секунд проходят годы, между годами — мгновения, а ошибочная доктрина режима не выдерживает критики. Мое время всегда текло свободно, если другие не загоняли его в трубу. Мои сутки всегда — растяжимое понятие, совершая свободный оборот, завиваясь в круги, спирали, вытягиваясь в эллипс и никого не спрашивая о правильности своего поведения. Можно понять практический смысл открытия Времени — ибо нужно сеять и жать согласно космическому распорядку, и поклоняться богам, изобретенным для народа относительно поздно, — но к чему сушеные филологические изыски? Все эти преждепрошедшие, послепрошедшие и преждебудущие — ведь можно обойтись простым описательным способом, быть может, более многословным, но и не таким замороченным. Я не хочу назвать себя героем, но мне известно только одно время, и это — вечное настоящее, волна, поглощающая все на своем пути. Не сходи с волны, не относи губительные изменения к себе — и почувствуешь пресловутое дыхание вечности… И хотя мне приходится прибегать к болезненной процедуре — использовать брикетное время — но видят небеса, не я тому виновник, и не ты, бедный мой ангел.

…Отойти далее в толпу. Опыт вливания в дождь.

Центробежный круговорот Града Божьего. Все сжато, готово к взрыву, но взрыва не будет. Дойти до самого края, увидеть остов. Он жарко сияет, этот цветущий шест, на который нанизана даже амеба. Она — из всех.